Цвет тишины

Тахти слушал, и нарисованные Триггве образы плыли перед его глазами. Вот они гуляют по набережной, вот сидят рядышком в одной лодке, и Триггве придерживает ее за плечи. Вот они едят мороженое, оно тает и течет по рукам. Вот он наклоняется к ней, чтобы поцеловать. Но она замужем. Замужем за отцом Тахти. Они отходят друг от друга спинами, и картинка рассыпается пикселями.

– Так, значит, ее больше нет, – Триггве вздохнул. – До чего же грустно.

Он поднял руку, чтобы коснуться плеча Тахти, и передумал на полпути. Можно ли ему? Может ли он как-то утешить Тахти? Ни Триггве, ни Тахти этого не знали.

– Тахти, – позвал Триггве.

Тахти посмотрел на него. Может, поэтому Триггве казался ему немного знакомым? Потому что в нем сохранилось что-то от его мамы?

– Есть еще одна вещь, о которой ты, возможно, не знаешь. Возможно, не я должен говорить тебе это, но, может быть, больше некому. Твой… твой отец не мог иметь детей.

В тишине гудели лампы. За дверью, в далеком зале кофейни, разговаривали посетители. Тахти выбросило в другую, чужую реальность, швырнуло на камни и окатило сверху ледяной водой.

– Что?

– Она как-то мне сказала. Твоя мама.

– А.. а как? Я… – Тахти смотрела на Триггве. – А как тогда?…

Триггве не ответил.

– Так, значит, Вы… – начал Тахти.

– Так, значит, я, – медленно проговорил Триггве.

– Да как… – начал Тахти и сам не заметил, как голос сорвался криком. – Да как такое вообще возможно??

В дверь тихонько постучали, и зашла Хенна.

– У вас все хорошо?

Тахти был бледнее призрака, и она уже собиралась принести ему нашатырь. А потом парень начал смеяться.

Все вдруг стало понятно. И грусть маминой улыбки, и холодность отца. Он знал? Он знал, что воспитывает чужого ребенка? Они знали, а он нет.

Внутри что-то разжалось, расплелось, и стало легче. И одновременно очень больно.

Тахти хохотал в голос, а по щекам текли слезы.

***

Виктор прошел через зал широким шагом опаздывающего на марш военного.

– Виктор, – позвал его Фине.

Виктор отмахнулся от него рукой, словно отгонял майского жука, и остановился около двери. Он приложил ухо к тонкой деревяшке и прислушался. Ребята встали из-за стола и подошли к нему. Он поднял вверх указательный палец, и с минуту они так стояли, в полной тишине, горстка случайных шпионов. А потом Хенна собралась за нашатырем, открыла дверь, и они ввалились в кухню.

Триггве стоял около шкафа, молча и неподвижно. В его руках была скульптура, очень похожая на ту, что стояла на барном шкафу. Тахти сидел на табуретке, прижав ладонь к губам. Волосы упали на лицо, но все равно видно, что у него красные глаза.

– Что случилось? – спросил Киану.

Он подошел к Тахти, положил ладонь ему на плечо.

– Все нормально, – полушепотом отозвался Тахти. – Дайте мне немного успокоиться.

Серый поднырнул под руку Киану и опустился около Тахти на колени.

* Ты в порядке? Ты расстроился?

* Все хорошо, – Тахти ответил на языке жестов. В глазах стояли слезы. – Все хорошо.

– Что здесь происходит? – спросил Виктор. – Кто-нибудь может объяснить, в чем дело?

– Ты не поверишь, – сказал Триггве очень серьезным тоном. Таким тоном обычно говорят о штрафах за превышение скорости и фактах поломки фототехники. – Я пока сам не очень верю.

– Поверю во что? – переспросил Виктор.

Даже он напрягся, а он вообще не любил напряженную обстановку.

– Это мой отец, – сказал Тахти.

– Че-го?? – брови Виктора взлетели вверх. – Триггве, что ты ему наливал?

Триггве стоял совершенно серьезный.

– Познакомьтесь, – сказал Триггве мягким, ровным голосом. – Фредерик Тахти Джонсон. Мой сын.

В повисшей тишине было слышно, как в воздухе кружится золотая пыль.

///

В столовой они делали вид, что не знают друг друга. Рильке проезжал на инвалидной коляске к столу впритирку к стенам. Сати уносил еду наверх. Серый приходил, когда все уходили или спускался в кухню ночью и воровал то, что осталось в холодильнике. Целый месяц он ночевал на лестничной площадке на чердаке, где когда-то они курили с Рильке и Сати. Рильке сюда теперь было не забраться. Сати не поднимался. Он спал в спальне, у самой стены, под ворохом одеял. Когда становилось совсем холодно, Серый ночевал в кухне, около остывающей печки. Утром кухарка выгоняла его, полусонного, в коридор.

Никто не ходил курить на чердак. Серый бродил ночами по дому. Иногда один, иногда с Киану. Киану учил его ходить бесшумно, Серый учил его воровать еду из кухни. Киану единственный из них сохранил мирные отношения со всеми – и с Серым, и с Сати, и с Рильке. Когда Серый уходил ночью из спальни, Сати притворялся спящим. Но Серый знал, что он притворяется. И не звал его с собой. А Рильке теперь ночевал в лазарете. Позже, когда ему сняли гипс и он вернулся в дом на костылях, он перебрался на четвертый, в свою новую группу. Он ни разу не поднялся на пятый этаж.

Никто никого больше не трогал. Их будто не было в Доме, их не было друг у друга. Они притворились, что ничего никогда не было. Что ИХ никогда не было.