Цвет жизни

Первым выступил бригадир овощеводческой бригады Семен Заводилов. Росту он был небольшого, худой, с мелкими глазами, но напористый, как громкоговоритель, словно желавший словами пихнуть, схватить кого-то за глотку, ударить наотмашь… Смело обозрев зал, он, как бы став повыше, будто в трубу загремел. Казалось, распахни окна – и все село услышит его.

Сердито поглядывая на крупного корреспондента, маленький Заводилов громоподобно глушил слушателей:

– Много у нас перебывало председателей!.. Что ни год, то новый. Но такого хозяина, такого душевного руководителя, как Николай Матвеевич Горошкин, у нас никогда еще не было. Не было!.. И прямо от лица колхозников скажу, ни на каких горе-бахчеводов и клоунов-огуречников, которым всё одно, что дыня, что тыква, менять такого руководителя, такого специалиста мы не будем. Не будем, товарищи земляки!. – При этом Заводилов под смешки зала снова метнул взгляд в сторону рыжего корреспондента.

Рогачев встревожился. Ни в докладе председателя, тем паче в пустопорожнем выступлении Заводилова не было и намека на дельную самокритику. И с чего этот подсадной пустомеля вдруг взялся орать в сторону областного газетчика?

– Если и дальше будут продолжаться такие заздравные похвальные речи, что же тогда получится? – тихо спросил инструктор Шатрова.

Директор МТС пожал плечами. Он тоже был озабочен таким началом важного собрания.

А за трибуной уже размахивал руками новый оратор, пожилой бородатый Якимчук. В унисон предыдущему выступающему ратовал он за Горошкина. Несколько лет назад Якимчук сам был председателем артели. Теперь он работал рядовым колхозником, а потому речь эта воспринималась вроде бы убедительно. Уж если Якимчук не рвется к руководству и хвалит Горошкина, значит, председатель стоящий человек.

Стараясь быть уверенным, Рогачев попросил слово. По рядам пробежало волнение, и наступила выжидательная, настороженная тишина. Люди понимали, что Рогачев будет говорить от имени райкома партии и райисполкома, а это было интересно и важно для всех. К тому же в колхозе многие теперь знали инструктора, не раз откровенно разговаривали с ним, и уважение к Рогачеву росло.

– Скажу откровенно, – став за красную трибуну, начал Рогачев, – не понравился мне доклад, а также выступления товарищей Заводилова и Якимчука. Получается, как в басне, снесла курочка яичко, а раскудахталась так, как будто она высидела новую планету. Нет, не так уж хороши у вас дела, дорогие товарищи-адвокаты! – Рогачев кивнул в сторону Заводилова и Якимчука. – Да, вы строите животноводческие помещения. Но назовите мне колхоз, где их сейчас не строят! А кто ваши строители? Деньголюбивые калымщики! Стоит ли превозносить такое руководство хозяйством? Возьмем еще для сравнения ваш колхоз и соседний «Путь к коммунизму». Природные условия у обеих артелей одинаковые: одно солнце печет, одни суховеи дуют, одинаково скудная у вас земля. Только у соседей ее намного меньше и народу наполовину. Да и плантация у них не вашей чета. Но дохода артель получила под два миллиона. Почти в десять раз больше, чем вы. И строят они успешнее и капитальнее. На трудодень они выдали по три килограмма хлеба и по десять рублей деньгами. А вы? Копейки! Так ведь? Или я ошибаюсь? Вам надо сейчас по-хозяйски решать и обсуждать дела, а не гимны петь руководству хозяйством. Надо разобраться, почему колхоз попал в такую беду, кто в этом виноват. Может ли настоящее правление и товарищ Горошкин обеспечить подъем результатов работы.

– Может!.. Обеспечит!.. – послышалось несколько голосов.

– Для вас может, а для нас нет! – раздался резкий женский голос.

На сцену между тем пробиралась та самая пожилая звеньевая, которая на плантации жаловалась Рогачеву на беспорядки в артели. Не спрашивая разрешения, она встала перед красной трибуной, уверенная и такая решительная, словно не говорить собралась, а драться. Кидая в зал и президиум гневные взгляды, она вытянула вперед свои натруженные руки и заговорила так, что все разом притихли:

– Бессовестные! Кого вы хвалите? Все равно этому пьянчуге не быть председателем. Мне шестьдесят лет. Вот этими руками я выработала в тот год без малого семьсот трудодней. И остальные мои работницы тоже. А что на них получили? Пшик! Пропил наш хлеб и наши деньги со своими дружками председатель!..

Зал загудел. Одни кричали на Алексеевну, другие хлопали ей.