Цвет жизни

Громыхая гусеницами, с ревом взобрался трактор на крутой курган. Ураков кивнул ожидавшим его бригадиру, сменщице, учетчику. И только миновал их, как раздались позади крики:

– Стой!.. Стой!..

– Что такое? – испуганно обернулся Ураков и остановил трактор. Все подбежали к плугу.

– Гляди-ка чего выпахал! – сказал бригадир Соколов, поднимая с пашни позеленевшую в земле крупную гильзу, забитую полусгнившим деревянным кляпом.

Все с интересом и опаской разглядывали находку.

– Ой! Взорвется она! – испугалась Катя, когда бригадир стал вынимать из гильзы кляп. Но Соколов, собственноручно обезвредивший на фронте сотни хитроумных мин и прочих ловушек, действовал уверенно. Работая финкой и плоскогубцами, он быстро вытащил кляп, но внутри оказалась еще одна алюминиевая гильза от ракетницы, бережно завернутая в отрезанный промасленный рукав шинели, тоже забитая кляпом.

Соколов вынул и вторую деревяшку. Теперь из гильзы выпала свернутая трубочкой бумажка. Это был серый листок обложки обыкновенной ученической тетради с надписью, что тетрадь принадлежала ученику седьмого класса Павлу Уракову. А на другой ее стороне старательно, химическим карандашом было написано десятка два строк. И хотя вслух читал только Соколов, все потянулись к листочку и, затаив дыхание, про себя повторяли слова:

«Дорогие товарищи, граждане Красавки! Верим мы, что снова взойдет красное солнце над родимым краем! Вернется советская власть, и заколосится пшеница на Лобастом кургане. А как станете его перепахивать, найдете посылку нашу. Только трое осталось нас от всего партизанского отряда. А всех товарищей наших хоронили мы под дубом, в Сухой балочке, где всегда стоял стан второй бригады. Под тем дубом откопаете и вторую гильзу, в которой найдете описание боевых дел погибших товарищей. А вчера хорошо расквитались мы на этом кургане с проклятыми фрицами, когда ехали они с награбленным добром из Красавки. За чем гады шли, то и получили сполна. И покуда течет в нас кровь и бьются сердца наши, такая участь ожидает их всех. Прощайте, товарищи! А коли не вернемся мы, приходите почаще на этот курган вспоминать тяжелую годину, дабы крепче цвела ваша любовь к матери нашей, земле Русской. Письмо пущено в феврале 1943 года. Исаев Игнат Васильевич, животновод колхоза «Красная звезда», Ураков Илья Прохорович, бригадир тракторного отряда, и Коля Кушников, сын Петра Ионыча Кушникова».

Когда Соколов замолчал, Павел Ураков неожиданно повернулся и молча, чуть сгорбившись, пошел к трактору, быстро запустил его и, словно боясь, что его опередят, вскочил на сиденье.

– Паша! Погоди! Моя же смена! – закричала Катя.

– Не надо, – остановил ее бригадир. – Он в работе скорей успокоится. Я ж его знаю… Как отец литой он! А ты возьми-ка мой велосипед, долети к председателю сельсовета. Расскажи ему всё…

Трактор плавно тронулся с места, ровно пошел навстречу солнцу, и скоро скрылись они с Ураковым в степи, залитой блеском теплых утренних лучей.

1948

Выигрыш

Денег было много… Иван Назарыч решил десять объемистых пачек нести в кошелке, а остальные пятьдесят тысяч положил на сберкнижку. Возвращаясь домой, в свой колхоз, он всю дорогу рассуждал сам с собой.

«…Вот это подвалило! С пяти лет по людям пошел и столько не заработал. А тут… ни за что ни про что, на, бери, Назарыч. Ума не приложу, что с ними делать. Было бы сто рублей, так и заботы никакой. Нет, нет… раньше обдумать надо, как их распланировать, а уж тогда признаюсь. Это же деньги, а не картошка. А если мы картошку да каждое зернышко норовим в сытенькую землю посадить, так пуще всего о деньгах позаботиться надо. Каждый рублик чтобы в свою бороздку лег, тогда он и урожаем порадует…».

В разгоряченном воображении Назарыча возникали дивные заманчивые картины, как потекут его тысячи по наиважнейшим бороздкам и руслам.

Дома Назарыч так и не успел распланировать все деньги до конца. Пришла Осиповна, жена, худенькая, подвижная старушка.

Про Осиповну говорили в колхозе, что у нее не только руки золотые, но и душа такая же. Назарыч был несколько другого мнения о характере своей супруги: уж очень часто докучала она слишком строгим приглядом за его поведением…

– Отец, – спросила Осиповна, оглядывая комнату, – куда ты кошелку дел, что на базар брал?

– Кошелку? Это… она… Занята кошелка… – слегка растерявшись, ответил Назарыч. Осиповна заметила смущение мужа.

– Опорожни ее, я на огород за огурцами схожу.

– Кошелку опорожнить? Нельзя, мать. Занята она.

– Чем же это она занята? – подозрительно глядя на мужа, спросила Осиповна, ценившая во всем ясность.

– Бумаги в ней ответственные, – сказал Назарыч, несколько овладев собой.

– Что ты выдумываешь! С каких это пор ты стал ответственными бумагами заведовать? Тоже мне счетовод нашелся!

Осиповна быстро углядела кошелку и попыталась забрать ее, но Назарыч решительно воспротивился, сунув кошелку назад под койку.

– Сказано нельзя! – повысил он голос. – Отойди! Дело мне одно поручили. Секретное…

– Какое такое дело?

– Секретное, говорю. Ясно тебе?