Цветок Эридана (СИ)

- Вы уже участвовали в этом конкурсе, демуазель?

- Нет, мадам.

- А когда будете участвовать?

- Никогда! Нам нравится быть судьёй.

- Сделайте любезность, исполните что-нибудь, я хочу послушать, - потребовала Дора.

- Мы не желаем петь сейчас! - заупрямилась Ева-Мария.

- Ваше Величество, - придвинулись к ней придворные. - У Вас такой чудесный голос! Мадонна, не откажите нам в милости!

- Нет!!!

- Отчего же весь двор должен Вас упрашивать? - гофмейстерина сурово поджала тонкие губы. - Что скажут люди? Почему Эридан должен краснеть за Вас? Идите и пойте!

- Sing, mein Engel! Sing f"ur mich! - насмешливо призвал Лотар.

- Как Вам угодно, госпожа Инсара, - королева была взбешена, но, сопровождаемая Стеллой, вышла и села за клавесин. Публика замерла в почтительном ожидании. Пальцы Евы-Марии дрогнули над клавишами, потом резко опустились вниз, и высокомерным голоском, фальшивя где только можно, она запела:

- Если б я тебя любила,

Ты бы о моей любви

Знал бы точно, mon ami!

Тот, кто шансов не имеет,

Обо мне мечтать не смеет!

Гофмейстерина была сражена наповал: её морщинистые щёки тряслись от негодования, губы гневно кривились. Воздыхатели королевы нервно переглядывались, гадая, кому же адресована песенка. Когда Ева-Мария окончила исполнение и направилась к креслу, гофмейстерина осведомилась:

- Так вот, значит, к чему свелось Ваше светское воспитание, демуазель? Вы вздумали петь непотребщину, сочинённую опальной и бездарной поэтессой, которая заимствовала свои так называемые творения из репертуара служанок! Вы оскорбили эстетические чувства высокородной публики! Да если бы я только знала, то не позволила бы Вам и с места встать!

Лорд Кельвин сидел с каменным видом, точно не слышал, как леди при всех распекает королеву Эридана, зато король Альфред с удивлением воззрился на Еву-Марию и даже пытался что-то сказать, но его попросту не было слышно: крики гофмейстерины напрочь заглушали любую разумную речь. Ева-Мария покраснела и фыркнула:

- Госпожа гофмейстерина, Вам следовало бы лечить не язву, а язвительность!

- Попридержите язык! - с неожиданной злобой ответила Дора. - Я не желаю терпеть Вашу дерзость. Вы настолько привыкли к непочтительности по отношению к тем, кто старше и мудрее Вас, что не стесняетесь даже сейчас, когда на Вас смотрят королевские особы и знатные гости.

- Хватит уже! - отмахнулась королева. - Из-за Вас совершенно не слышно ни музыки, ни пения!

- Вам сейчас нужнее хорошая мораль, - возразила гофмейстерина.

Они пререкались ещё полчаса, а конкурс тем временем продолжался. Наконец, внимание Доры привлекла очаровательная девушка за клавесином.

- Кто эта милая и скромная особа? - спросила она, лорнируя девушку.

- Моя дочь Элия, мадам, - с гордостью ответил лорд Кельвин.

Элия, чувствуя на себе внимательные взгляды, порозовела от смущения, назвала песню, которую собиралась исполнить, и добавила, что аккомпанировать она попросила своего брата Леонардо. Под аплодисменты публики откуда-то из задних рядов вышел паж королевы с лютней в руках, поклонился и сел у ног сестры на маленькую бардовскую скамью.

Голос девушки, юный и нежный, мелодичный и глубокий, чуть дребезжа, плыл по залу. В песне говорилось о юном пастухе, который мечтал о любви прекрасной принцессы, и лишь музыка на заре соединяла их сердца. Леонардо задумчиво теребил струны, и мелодия выходила очень грустной. Особо сентиментальные дамы принялись вытираться платочками, а принц Лотар обернулся назад, и все увидели на его красивом лице гнусную ухмылку.

Когда Элия Кельвин подняла опущенную голову, большинство дам рыдали, и даже гофмейстерина прикоснулась к дряблым векам кончиком безупречно белого платка.

- Это была чудесная песня, дитя моё, - растроганно сказала она. - Несомненно, кое-кому не мешало бы взять с Вас пример.

- Ах, как возвышенно! - воскликнула одна из придворных дам, заламывая руки и падая в обморок от восторга.

- Я бы сказал, не возвышенно, а плаксиво, - цинично заметил Лотар.

- Какая душевная чёрствость! - заахали леди, прикрываясь веерами.

- Монсеньор не станет отрицать, что это звучало красиво? - светским тоном обратилась к нему Эвтектика Монро.

- Звучало так, словно зарезали свинку, - ответил он.

Ева-Мария хихикнула и снисходительно сказала:

- Миленькая пастораль. Господин Барнетт, кто следующий по списку?

Церемониймейстер объявил выступление короля Ардскулла. Ему немного не повезло, так как страсти ещё не утихли и зрители были чересчур взбаламучены песенкой Элии. Сам Ардскулл не играл, только пел - мелодию исполнял оркестр из его вычурной свиты. Песня называлась "Senin kadar hic kimseyi sevmedim".43 Это был приторный восточный напев, в котором никто не понял ни слова, но по вкрадчиво-томным интонациям певца и бросаемым на Еву-Марию слащавым взглядам нетрудно было представить перевод. Королю вежливо похлопали, и он, очень довольный собой, послал девушке воздушный поцелуй и сел на место.