Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

Потом Меритамон заставила себя сосредоточиться на дороге, чтобы не получилось так, как в прошлый раз, когда она даже не поняла, что попала к фараону. Она не узнавала залов и переходов, которыми ее вели; а потом вдруг случилось то, чего она никак не ожидала. Сердце ее часто забилось от безумной тревоги и радости. Ее повели тем коридором, которым Меритамон шла на прием к Рамсесу, когда она просила царя о помиловании…

Вот та же самая дверь, и та же самая комната!

Но вдруг Рамсес захочет провести с ней ночь именно здесь? Откуда Меритамон знать его привычки… и причуды?

Она шагнула за порог следом за вестником, и, не приглядываясь, тотчас же распростерлась в поклоне.

- Поднимись, - произнес, несомненно, голос фараона.

Она встала, задыхаясь от страха и ожидания.

Комната была освещена мягким светом алебастровых ламп, а Рамсес сидел на том же кресле-троне, что и в прошлый раз; это кресло ослепительно отблескивало в глаза Меритамон, так что она часто заморгала. Перед царем стоял низкий и очень красивый кедровый столик с вкрапленным в него золотым изображением Хатхор, на столике несколько высоких диоритовых кувшинов, кубки и блюдо со снедью. Меритамон открыла рот.

- Мапуи, - приказал улыбающийся фараон, хлопнув в ладоши.

Вне сомнения, ему доставляло удовольствие изумлять новую наложницу! Он был уже в достаточно почтенном возрасте, чтобы не набрасываться на нее, подобно юноше; он мог подождать… наслаждаясь пока только сознанием того, что завладел дочерью великого ясновидца. Неб-Амона, гордого главы святых слуг Амона…

А потом Меритамон издала радостный возглас, и, забыв о фараоне, бросилась к толстому уродливому Мапуи, бережно державшему на руках ее ребенка.

- Я сдержал слово, госпожа Меритамон, - сказал Рамсес. – Возьми своего сына. Если хочешь, его поселят во дворце, но кормить его будет твоя кормилица.

Меритамон кивнула, прижав к себе теплое и живое тельце, восторженно смеясь в ответ на хныканье малыша, которого неудобно перехватили. Конечно, конечно, все, что угодно! Анх-Осирис будет рядом!..

Она расцеловала мальчика и, зажмурившись, прижалась щекой к его личику, шепча какие-то глупые нежности. Через несколько мгновений почувствовала, как у нее осторожно отнимают ребенка. Меритамон на мгновение возненавидела жаболицего Мапуи, невозмутимо взявшего ее сына на руки, точно Анх-Осирис был его собственностью.

- Ты еще успеешь приласкать его, - сказал улыбающийся царь; но теперь Меритамон чувствовала его нетерпение. – Сейчас я хочу видеть тебя одну, чтобы твои глаза смотрели только на мое величество. Садись, - фараон указал ей на подушку, брошенную напротив трона. Теперь их разделял столик, уставленный едой.

- Ты можешь есть, - пригласил ее Рамсес.

Сегодня он был в круглой шапочке из голубого льна, скрывавшей, несомненно, обритую, как у жреца, голову. Свет лампы четче обозначил морщины на его шее и лбу, но фараон не производил впечатления старика: Меритамон не сомневалась, что он мог бы убить ее одной рукой, не прибегая к оружию.

Она задрожала и опустила глаза.

Уткнувшись взглядом в кувшин, Меритамон подумала, проверял ли кто-нибудь этот напиток. Но она ничего не могла поделать – ей приказано было угощаться, и ослушаться было нельзя.

- Благодарю тебя, царь, - тихо сказала молодая женщина. Она хотела сама налить себе вина, но рядом тут же возник прислужник и быстро наполнил ее кубок.

- Оно разбавлено. Твоя болезнь запрещает тебе крепкие напитки, - сказал Рамсес. Меритамон изумленно подняла глаза.

- Сегодня ты только отужинаешь со мной, а потом вернешься к себе, - уведомил его величество свою наложницу. – Я хочу, чтобы ты поправилась. Я не люблю впускать в свою постель болезни, хотя и нахожусь под защитой богов.

Меритамон вздрогнула.

Только что он казался ей заботливым, а сейчас…

Но ведь это фараон! Он не может думать, как простой смертный!

- Ты очень красива, госпожа Меритамон, - сказал Рамсес, поднимая кубок и не отрывая от нее взгляда. – Смотреть на тебя – наслаждение, а обладать тобою, несомненно, во много раз приятнее.

Меритамон чуть не выскочила из-за стола от стыда. Придворные, теряющиеся в тени у стен, не шелохнулись; слуги тем более. Фараон может говорить все, что ему угодно.

Вдруг у молодой женщины появилось уверенность, что его точно так же не смутит их присутствие в его опочивальне.

- Расскажи мне о своем отце, - неожиданно сказал Рамсес. – Что может знать о верховном жреце Амона женщина, которая приходится ему дочерью?

Меритамон поперхнулось. Сразу заболело не только горло, но и голова.

- Владыка…

Голос вышел сиплым. Рамсес ждал, улыбаясь; но под этой любезностью было холодное внимание.

- Великий Хор, - сказала Меритамон, прочистив горло. – Мой отец был лучшим из отцов для меня – добрым, но непреклонным олицетворением Маат в своем доме…

Она поняла, что хватила через край, хотя думала именно так.

Рамсес расхохотался – Меритамон впервые видела, как он смеется, откинув голову, громко, ничуть не сдерживаясь; это настолько не вязалось с его обычной божественной созерцательностью выражения, что она испугалась.