Цветы для Элджернона

Я сдерживался сколько мог, пока не оказался на улице. Трудно об этом сейчас писать, но я шел к машине рыдая как ребенок, и прохожие на меня оборачивались. Я не мог ничего с собой поделать, и мне было все равно.

В мозгу снова и снова барабанной дробью, похожей на зуд, повторялись слова дурацкого стишка:

Три слепых мышонка… три слепых мышонка…

Убегают в сад… убегают в сад…

Хвостики отрезать… хвостики отрезать…

Им ножом хотят!

Я никак не мог остановить это жужжание в ушах. Один раз я обернулся назад и увидел, что из окна нашего дома, прижавшись лицом к стеклу, меня провожает взглядом маленький мальчик.

Отчет о проделанной работе № 17 3 Октября

Под горку. Мысли о суициде, чтобы поставить точку, пока я еще себя контролирую и осознаю мир вокруг. Но тут я вспоминаю Чарли, стоящего у окна. Это его жизнь, и я не могу ее вот так выбросить. Я просто одолжил ее на время и теперь обязан вернуть.

Следует помнить о том, что я единственный, с кем это произошло. И пока в состоянии, я буду записывать свои мысли и чувства. Эти отчеты – вклад Чарли Гордона в развитие человечества.

Я сделался нервным и раздражительным. Собачусь с соседями по поводу стереосистемы, которую слишком громко включаю по ночам. Это мое новое увлечение, после того как я забросил пианино. Я завожу музыку, чтобы бодрствовать. Знаю, что надо хоть иногда поспать, но сама мысль о том, как я буду просыпаться, вызывает у меня неприязнь. Это связано не только с ночными кошмарами – я боюсь пустить все на самотек.

И я себе говорю: выспишься, когда будешь погружен во тьму.

Мистер Вернон, живущий подо мной, раньше меня не дергал, а теперь постоянно стучит по трубам или в потолок. Я старался не обращать внимания, но вчера он ко мне поднялся в домашнем халате. Мы покричали друг на друга, и я захлопнул дверь перед его носом. А через час он вернулся вместе с полицейским, который мне сказал, что нельзя включать так громко музыку в четыре утра. Улыбка на лице Вернона взбесила меня так, что у меня руки чесались съездить ему по физиономии.

Когда они ушли, я к черту разбил все пластинки и проигрыватель в придачу. Зря я себя обманывал. Я давно охладел к такой музыке.

4 Октября

Такого терапевтического сеанса у меня еще не было. Штраус расстроился. Ничего подобного он не ожидал.

Не могу это назвать воспоминанием… скорее, психическое переживание или галлюцинация. Не буду пытаться это объяснить или интерпретировать, просто запишу как было.

Я пришел в его кабинет в нервозном состоянии, но он сделал вид, что ничего не заметил. Я прилег на кушетку, а он, как обычно, сел рядом на стул – чуть сзади, так что я его не видел, – и приготовился выслушать ритуальное выплескивание ядов, накопившихся в моем мозгу.

Я повернул назад голову. Он выглядел уставшим, дряблым и почему-то напомнил мне Матта, когда тот сидел в парикмахерской в ожидании посетителей. Я сказал Штраусу об этой ассоциации, он кивнул и застыл в ожидании.

– Вы ждете посетителей? – спросил я его. – Тогда вам надо сменить эту кушетку на парикмахерское кресло. Чтобы услышать от пациента свободные ассоциации, отклоните кресло назад, как это делает парикмахер, прежде чем намылить щеки клиенту, а по истечении пятидесяти минут верните кресло в вертикальное положение и дайте пациенту зеркальце, чтобы увидел, как он выглядит после того, как вы сбрили его эго.

Он молчал, и, хотя мне было стыдно за этот издевательский тон, я уже не мог остановиться.

– Тогда ваш пациент будет приходить на очередной сеанс со словами: «Пожалуйста, снимите чуток моей озабоченности на макушке» или «Вы уж особо не укорачивайте мое суперэго», а может, он даже придет за мега шампунем… в смысле, за эго-шампунем[7]. Ага! Вы заметили, доктор, мою оговорку? Сделайте пометочку. Мега… эго… близко, правда? Значит ли это, что я хочу смыть свои грехи? Заново родиться? Такое символическое крещение? Не слишком ли тщательно мы бреемся? У идиота вообще есть свое «я»?

Я ждал реакции, но он лишь поерзал на стуле.

– Вы не спите? – спросил я.

– Я слушаю, Чарли.

– Только слушаете? И никогда не злитесь?

– Почему ты хочешь, чтобы я на тебя разозлился?

Я вздохнул.

– Невозмутимый… непоколебимый Штраус. Вот что я вам скажу. Мне осточертело приходить сюда. Какой смысл в этой терапии? Вы не хуже меня знаете, что будет дальше.

– Но, мне кажется, ты не склонен все прекратить. Ты хочешь продолжать, разве нет?

– Но это же глупо. Пустая трата моего и вашего времени.

Я лежал в полутьме и разглядывал квадратики на потолке… звукопоглощающие плитки с тысячами мельчайших дырочек, впитывающих каждое словечко. Кладбище звуков.

Закружилась голова. А в ней пусто, что странно, так как на эти сеансы я всегда прихожу с кучей всего, о чем можно поговорить. Сны… воспоминания… ассоциации… проблемы… Но сейчас я чувствовал себя пустым и совершенно изолированным.

Если не считать бесстрастного Штрауса сзади.

– Странные ощущения, – сказал я.

– Хотите об этом поговорить?