Цветы лотоса в грязном пруду

Ямаока улыбнулся. Проработавший почти двадцать лет по ту сторону добра, он хорошо знал, что все по-святившие себя наукам и искусствам люди так и ос-таются, по сути дела, большими детьми. Философы, музыканты, поэты… Все они жили в каком-то вымышленном ими самими мире, не имевшем ничего общего с жизнью…

— Почему ты улыбаешься? — спросила Кирико. — Я не права?

— На выставке Сэссю, — ответил, наливая себе еще сока Ямаока, — мы только и слышали со всех сторон о том, что такие таланты рождаются раз в несколько столетий… Наверное, так и есть. Но что такое талант, Кирико, как не особый дар природы, помноженный на труд? А природа, в свою очередь, есть не что иное, как инь и янь, то есть доброе и злое… И почему-то никому в голову не приходит простая мысль о том, что та же самая природа способна породить и Сэссю, и этого Сигиуру! А это на самом деле так!

— То есть ты хочешь сказать, — спросила увлеченная его мыслью Кирико, — что мы по большому счету должны утешаться тем, что на каждого афериста приходится один честный человек?

— Должны, Кирико, — улыбнулся Ямаока, — и от этого никуда не денешься! Природа умнее нас, и никогда не допустит, чтобы общество состояло только из одних праведников, ибо его эволюция есть борьба…

Ямаока отпил сока и продолжал:

— И потом, Кирико, что, значит, само понятие «чест-ный человек»?

— Не усложняй, Каматаро, — уже слабо сопротивлялась та, — ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

— А я и не усложняю, — рассмеялся Ямаока. — Наоборот, смотрю на вещи очень просто! Ну как ты расценишь человека, который не нарушает закон не в силу своей добропорядочности, а только потому, что боится наказания? Честен ли он в таком случае по большому счету? Если да, то мне подобная честность представляется несколько относительной… Хотя, конечно, все в мире относительно…

— Возможно, — согласилась Кирико, — но лучше уж такая относительная честность!

— Для кого?

— Для общества!

— Ну если так, — поднял руки вверх Ямаока, — то я согласен с тобою, но только это скорее уже полицейский подход к проблеме, нежели философский…

— И это говорит полицейский! — откровенно рассмеялась Кирико.

— И это говорит философ! — улыбнулся Ямаока.

Кирико хотела что-то сказать, но не успела, поскольку зазвонил телефон. Она взяла трубку и сразу же передала ее Ямаоке.

— Тебя!

— Это говорит Синако… — услышал он знакомый голос, в котором почти не прибавилось жизни.

— Да, Синако, — обрадовался Ямаока, — слушаю вас! Добрый вечер!

Он был уверен, что девушка вспомнила нечто важное.

Так оно и оказалось.

— Я забыла вам сказать, что Ацуси ходил к кому-то в больницу…

Ни в какую, ни к кому, она не знала. Но Ямаоке и этого было достаточно. Поблагодарив девушку, он взглянул на Кирико.

— Это звонила… невеста Хатакэямы…

— Бедняжка! — изменившимся голосом произнесла та. — Как же ей сейчас тяжело!

— Справедливость заключается в том, чтобы такие люди, как Хатакэяма, жили, а не в том, что накажут его убийцу… — грустно произнес он и, увидев удивление в глазах Кирико, пояснил: — Это она мне сегодня сказала…

— Да, — покачала головой та, — но все же я думаю…

— А знаешь, что сказал другой умный человек? — перебил ее Ямаока, которому надоели все эти заумные разговоры.

— Нет!

— Что жизнь есть не что иное, как болезнь материи, а ум — болезнь жизни!

— Браво! — захлопала Кирико. — Каюсь и предлагаю позабыть об этой неизлечимой болезни! Хотя бы на время!

И обняв Ямаоку за талию, она подтолкнула его к спальне…

Глава 11

Кумэда встал с кресла и подошел к открытому окну. Стояла тихая ночь, и ухоженный сад был залит лунным светом. Где-то тревожно кричала ночная птица, словно предупреждая о чем-то одинокого путника. Не был ли и он таким же одиноким путником? Наверное, был… Всю свою жизнь он оставался практически один. Друзей у него не было, да он и не верил в дружбу. Искренняя дружба, считал он, жертвенна, а с этим у людей всегда было плохо. Как он теперь понимал, его любил в этом мире только один человек…

Митико… Даже сейчас, по прошествии чуть ли не сорока лет, сердце его болезненно сжималось при упоминании ее имени. В тот ненастный декабрьский вечер ей стоило сказать только слово, сделать всего один жест, и она осталась бы жива. Умер бы он. Поскольку преследовавшие его люди искали его для того, чтобы убить…

Когда они ушли, он долго стоял на коленях у ее трупа. И плакал. В первый и в последний раз в жизни. С тех пор он не знал жалости. Ни к кому. Но Митико так и не забыл…

В половине двенадцатого на вилле появился Хидэнари Ямасита. Несмотря на все свое умение владеть собой, советник выглядел несколько растерянным. Усевшись напротив оябуна и закурив, Ямасита спросил:

— Он звонил тебе?

Под местоимением «он» Ямасита подразумевал мэра.

— Нет, — покачал головой Кумэда. — Да и зачем? Помочь ему сейчас я ничем не могу, а его телефоны наверняка прослушиваются…

— Мы можем потерять слишком много подрядов, Такэёси! — В голосе советника звучала тревога.

— Посмотрим, — задумчиво пожал тот плечами, — время у нас пока еще есть… Да и не в этом дело, Хидэнари!

— А в чем? — спросил советник.