Цветы лотоса в грязном пруду

Сугико оказалась худенькой невзрачной девушкой лет восемнадцати, с испуганным бледным лицом и невыразительными карими глазами. Остановившись посередине комнаты, она тревожно смотрела на Ямаоку. Окинув девушку быстрым взглядом, Ямаока отметил, что к Сугико мог бы пристать только очень пьяный человек.

— Я читал ваши показания в полиции, — сказал Ямаока, — но в них нет ничего существенного! Может, сейчас хоть что-нибудь вспомните?

— Нет, — безо всякого выражения ответила Сугико, — ничего не помню…

Голос у нее дрогнул, а на глазах показались слезы, словно она опять увидела страшную картину избиения.

— Да, конечно, это тяжело, — согласился Ямаока, по-думав, что у девушки не только с внешностью, но и с речью дело худо. — Но может быть, у кого-нибудь из нападавших был шрам на лице, или какая-нибудь татуировка?

— Нет, — безо всякого выражения покачала головой Сугико, — ничего такого я не заметила…

— Ну что же, — пожал плечами Ямаока, — у меня больше вопросов нет…

— А у меня к вам есть, господин старший инспектор! — взорвалась вдруг Оцука. — Если, конечно, позволите! — саркастически добавила она.

— Да, пожалуйста, — без особого энтузиазма согласился Ямаока, понимая, что сейчас на него обрушится град обвинений во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Так оно и получилось. Набрав полную грудь воздуха, словно она собиралась прыгнуть в воду, госпожа Оцука сразу же перешла на крик.

— Объясните мне, — сверлила она Ямаоку пронзительным взглядом своих маленьких черных глаз, — для чего мы платим налоги на полицию, которая не может нас защитить? Подумать только! — взвизгнула она. — Порядочный человек не может средь бела дня прогуляться с собственной дочерью!

Машинально взглянув на Сугико, Ямаока, к своему удивлению, заметил на ее лице тяжелую внушительную работу, словно она мучительно хотела что-то сделать.

— Так ответьте же мне, — продолжала тем временем нагнетать атмосферу госпожа Оцука, — зачем нам такая полиция?

Понимая, что втягиваться в дискуссию бессмысленно, Ямаока попытался отделаться дежурными фразами.

Однако госпожу Оцука мало интересовала лирика. Куда больше ее волновали приходящие из больницы счета. И виноват в этом был не кто иной, как старший инспектор полиции Каматаро Ямаока…

Когда выдохшаяся госпожа Оцука наконец умолкла, а Ямаока уже открыл рот, дабы пожелать ей всего хорошего, Сугико неожиданно для всех громко сказала:

— Я вспомнила!

— Что? — одновременно повернулись к ней и Ямаока и госпожа Оцука.

— У одного из них… на руке была выколота змея… Теперь я хорошо помню…

— А где именно? — спросил Ямаока.

— Вот здесь, — девушка указала на внешнюю сторону своего правого предплечья. — Тело змеи выколото синей тушью, а глаза — красной!

— Молодец, Сугико! — поздравил девушку Ямаока.

Но та даже не улыбнулась. Ее лицо снова напоминало безжизненную маску.

Полагая, что на этом визит в семейство Оцуки пора заканчивать, и опасаясь новых нападок со стороны его сварливой супруги, Ямаока откланялся…

Корнеев медленно шел по улице. Да, все правильно, тянуть дальше нельзя! Да и ни к чему! Все равно это ничего не даст! И так или иначе, но в бой вступать пора…

И он вошел в роскошный антикварный магазин. Который принадлежал Сакамакэ…

Рисковал ли он, выходя с ним на связь? В известной степени да!

Но он очень хотел бы увидеть занимавшегося контрабандой золотом и при этом не рисковавшего!

Да и что он терял? Ведь не собирался же он высыпать ему на прилавок кучу песка и требовать немедленного согласия на дальнейшее сотрудничество!

— Сиго хоцется товариса? — на ломаном русском языке спросил один из продавцов, как только за Корне-евым закрылась дверь.

«Знал бы ты, приятель, сиго хоцется товариса, — усмехнулся про себя Корнеев, — не так бы сейчас заговорил!»

Он улыбнулся и, не надеясь быть понятым, сказал:

— Так, посмотреть!

Но японец, к его удивлению, понял.

— Давай, давай! — снова заулыбался он, видимо весьма довольный своими познаниями в русском языке.

Корнеев невольно улыбнулся и принялся осматривать магазин.

Да, посмотреть здесь было на что! Картины, бронза, акварель на шелке, красивая посуда, принадлежности для чайной церемонии, книги и редкое старинное оружие…

Хотя старинным и уж тем более редким оно могло быть только для многочисленных туристов.

И хотя Корнеев ничего не собирался покупать, увидев эту акварель на шелке, не удержался. Так хороша она ему показалась!

Своего рода «Девятый вал»… Только, понятно, стилизованный…

В бушующем море боролись с огромными волнами три джонки.

Получив упакованную в лучшем виде картину, Корнеев показал на часы и вопросительно взглянул на продавца.

— Телефон! — сказал он, на всякий случай показывая жестом, как он набирает номер и подносит трубку к уху.

— Оценна хоёсё! — улыбнулся японец и исчез за прилавком.

Через несколько секунд он снова появился и сделал Корнееву широкий жест рукой, приглашая его пройти в кабинет к директору.

Поздоровавшись с Сакамакэ, а это был он, Корнеев несколько раз набрал номер телефона. Потом взглянул на Сакамакэ и растерянно улыбнулся. В трубке раздавались короткие гудки.