Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Я намеренно не делаю различий между словами «сумасшедший», «безумный», «душевнобольной», «шизофреник» и пр. для того, чтобы реконструировать, как самовосприятие, общественное и системное приписывание статуса сумасшедшего, а также публичные и научные дискуссии были связаны друг с другом и влияли друг на друга. Однако это не означает, что язык не имел значения. В действительности слова были важной частью сложной игры, ведущейся вокруг безумия. У психиатрических учреждений имелся определенный набор терминов, применявшихся для диагностирования и обозначения своих пациентов, хотя они не обладали монополией на это. Советские хиппи располагали обширным словарем для описания безумия и учреждений, призванных с ним бороться. Они сознательно перемешивали свой сленг с ироничным — а порой и серьезным — использованием научных терминов, в то же время отталкиваясь от лексики, которую использовало по отношению к ним общество. Так они обозначали свою неразрывную связь с официальными структурами и свою способность пользоваться этой связью для собственных целей. В то же время общество в основном полагалось на разговорные термины для описания людей, находящихся за пределами нормальности, практически не делая никаких различий между теми, у кого был психиатрический диагноз, и теми, кто, как оно считало, находился за пределами его субъективного понятия нормальности. Хиппи использовали в своем сленге и эти ярлыки, манипулировали ими, сознательно не делая никаких различий между словами, которые получали в свой адрес, и, более того, включали их все в свой собственный мир и самоидентичность.

Как и остальные части книги, эта глава посвящена не столько подробному анализу официального дискурса, сколько анализу того, как этот дискурс переплетался и взаимодействовал с субъективными мирами героев моего исследования, создавая особую ткань властных отношений общества позднего социализма. Этот анализ противоположен фуколдианскому анализу властной политики, который концентрируется на механизмах государства и формирующих его дискурсах[934]. Иными словами, вместо того чтобы фокусироваться на том, как создавался господствующий, поддерживаемый государством дискурс, как это делается в большинстве исследований на тему безумия, я больше интересуюсь тем, как «подчиненные» осмысливали свой опыт применения к ним этого дискурса[935]. Такой подход «снизу вверх» дает менее ровную, но более детальную картину позднесоветских властных отношений. И непросто сказать, кто победитель, а кто проигравший.

БЕЗУМИЕ ТЕБЯ ОСВОБОЖДАЕТ

Большинство советских хиппи впервые сталкивались с отечественной психиатрией, когда пытались уклониться от службы в армии. Некоторые из них, как, например, Роман Осипов, играли наверняка, устраивая зрелищные сцены помешательства, перерезая вены на запястье или симулируя нечеловечески буйные состояния[936]. Другие полагали, что их хипповство и так служит достаточным доказательством безумия в глазах властей. Алик Олисевич отправился на призывной пункт во Львове босиком, в полном хипповском прикиде и с разрисованным лицом. Реакция была именно такая, на какую он и рассчитывал: «Ты что, ненормальный?» После шести недель, проведенных в психиатрической больнице, Алик на всю оставшуюся жизнь был освобожден от службы в армии, которая — и по духу, и на практике — представляла собой антитезу хипповской жизни, где главным было дарить и получать любовь[937]. И все же безумие было чем-то большим, чем тактика уклонения от службы в учреждении, несовместимом с хипповскими ценностями и образом жизни. Душевное расстройство как выражение ненормальности было частью хипповской идентичности. Алик не оскорбился, когда его назвали ненормальным. Он и его друзья как раз стремились к ненормальности, в том числе психической. Как заявил Сергей Большаков по прозвищу Лютик: «Мы все были ненормальные. Просто мы были не такие как все и никак не могли вписаться в эту систему»[938].

Ил. 73. Алик Олисевич в середине 1970‐х годов. Фото из архива А. Олисевича (Музей Венде, Лос-Анджелес)