Читаем Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию полностью

После вынесения официального и общественного приговора безумные хиппи действительно получали определенную свободу. Чего можно было ожидать от сумасшедших? Кто будет осуждать душевнобольных? Как вообще шизофреник может быть ответственен за свои поступки? У всего этого были очень практичные последствия. Как вспоминали многие хиппи, во время милицейских рейдов их «белый билет» (справка из психушки) действовал как карт-бланш: в большинстве случаев их сразу отпускали: «Шизик? Пусть проваливает»[953]. Миша Бомбин описывал традицию хиппи состоять на учете в дурдоме как некоторого рода «моду» — но эта «мода» спасала людей от обвинений в тунеядстве, когда они не могли доказать милиции, что где-то работают[954]. Эта справка была также документом, который успокаивал широкую общественность. По мнению обычных советских граждан, раз эти чудаки в цветастых одеждах, слоняющиеся без дела в центре города, официально признаны безумными, их можно не опасаться: неопрятные молодые люди с чудаковатыми привычками попадали в категорию людей, официально находившихся за пределами нормальности, и теперь их существование имело объяснение. Они были изгоями, и в этом было истинное освобождение хиппи. Хипповская жизнь заключалась в установлении дистанции между собой и советской системой во всех ее проявлениях, хотя советские хиппи с болью осознавали, что в реальной жизни они безнадежно привязаны к системе, которая заставляет их работать, предоставляет им жилье, заключает и расторгает браки — и считает их сумасшедшими. Но на метафизическом уровне статус душевнобольных успешно выводил их за пределы советской нормативной системы. Во многих отношениях диагноз «шизофрения» означал капитуляцию системы, был признанием того, что человека нельзя исправить. «Душевная болезнь» гарантировала более совершенный статус изгоев, чем тот, которым обладали нонконформисты или диссиденты, ведь они всегда могли поменять свои взгляды и превратиться в конформистов или сторонников власти. Шизофреники же были больны — и излечения не существовало. В отличие от ГУЛАГа, в основе которого лежала философия, теоретически направленная на исправление, советская послевоенная психиатрическая система странным образом на лечении настаивала, но априори исключала его успех[955]. Из-за эластичности, с которой определялись симптомы, шизофрения, а особенно вялотекущая шизофрения не могла быть признана излечимой болезнью. И поскольку весь мир наблюдал за советской психиатрией, особенно после вызвавшего споры Всемирного конгресса психиатров, проходившего в Мехико в 1971 году, советские психиатры решили не уступать. Шизофрения превратилась в поле боя холодной войны[956]. И советские хиппи были частью этого сражения.

ПРОИЗВОДСТВО БЕЗУМИЯ

В 1971 году 16-летний московский хиппи Юра Диверсант впервые попал в психиатрическую больницу. По словам его сестры, заключительный диагноз звучал так: «Читает Толстого. Ходит босиком. Шизофрения»[957]. Скорее всего, это лишь краткое содержание более сложной истории болезни, но суть ясна. Личные медицинские карты невозможно получить в архивах, но, например, медицинские документы Александра Дворкина были выложены в интернет во время кампании против его деятельности в качестве представителя РПЦ по борьбе с сектами и культами. Его первая госпитализация в психиатрическую больницу в 1973 году сопровождалась не таким лаконичным диагнозом, какой получил Диверсант, но и там несоответствие между описываемыми симптомами и вынесенным вердиктом было очевидно. Дворкин, последовав примеру многих своих приятелей, тоже обратился в местный психоневрологический диспансер (ПНД) в надежде откосить от армии[958]. Он жаловался на апатию, разочарование в друзьях и конфликты с родителями, которым не нравилась его прическа. Врач ПНД № 3 отметил в предварительном медицинском заключении неопрятный внешний вид пациента, его длинные, до плеч, волосы и поставил диагноз: «Патологическое развитие личности, подозрение на шизофрению»[959]. В заключении московской психиатрической больницы № 14, где Дворкин в 1974 году пролежал целый месяц, были перечислены примерно те же симптомы, а в качестве диагноза значилась циклотимия, в наши дни более известная как биполярное расстройство[960].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология