Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Офелия сообщила Надежде, что в Москве примерно пятьдесят хиппи (это было где-то в 1967 году) и что все они ежедневно собираются в университетском внутреннем дворе, известном как Психодром. Надя училась не в МГУ, а в расположенном неподалеку Государственном музыкальном институте им. Гнесиных. Вскоре она и ее подруга Анна Павлова, тоже начинающая пианистка, стали ежедневно приходить после занятий на Психодром, тусить, общаться, слушать музыку, прогуливаться в разодранных, с заплатками джинсах по Москве. По словам Надежды, ее приятели по Психодрому жили в своих маленьких советских квартирах, иногда даже в комнатах в коммуналках, а потом одевались как хиппи и гуляли босиком по Москве, «и никто не брезговал, и никто не заболел», — с гордостью добавляет она.

В целом картина, описанная Надеждой, знакома по многим другим источникам того времени[1086]. И все же в деталях она едва заметно отличается. Прежде всего, здесь описывается исключительно женская линия передачи информации. Большинство хиппи, мужчин и женщин, рассказывали, как они стали хиппи благодаря своим приятелям-мужчинам[1087]. В истории Нади появляется женская альтернатива. Ни один из опрошенных мною мужчин не говорил так однозначно и открыто о роли, которую сыграла дружба в их обращении в хиппи. Друзья фигурировали как товарищи, иногда как вдохновители, но никогда как родственные души, с которыми можно было делиться всем на свете. Воспоминания Васи Лонга «Мы — хиппи» полны историй мужской хипповской дружбы: люди, которые проводили вместе время, объединившись на почве любви к музыке, определенному образу жизни и алкоголю[1088]. Надин рассказ об Офелии, которая привела ее в мир хиппи, совершенно иной. Это история женского искушения. Ее увлекло женское альтер эго, которое воплощало в себе все то, о чем Надя мечтала, но чего так боялась:

Она не была просто сексуальной женщиной, нет, она была как бы соткана из… Она была плотного телосложения, из нее эротика просто перла, за километр, рядом с ней сидеть было невозможно… Я вообще к красоте с большим пиететом отношусь, и вот я с ней [рядом] сидела, и мне было страшно, вот такое сильное излучение, я эту эротику чувствовала на себе. Хотя я не из этих… мне мужчины нравятся. Она такая вот была, в ней была эта сила женского начала, такого, которое пронзает[1089].

Внутри большой и разношерстной хипповской тусовки с ее постоянной сменой партнеров находились небольшие островки женской дружбы и солидарности, ставшие хорошим средством передачи сокровенных знаний. В отличие от большинства рассказчиков-мужчин, женщины-хиппи во время наших интервью больше рассуждали о личных связях внутри хипповского сообщества, личных пристрастиях и предпочтениях, о любви, эмоциональных привязанностях и разочарованиях. Именно благодаря моим собеседницам я узнавала о разных перипетиях и разбитых сердцах, о причинах возникновения тех или иных дружеских компаний, а не просто о том, что происходило. Один совершенно спонтанный момент в разговоре с Йоко подтвердил мои догадки. Она показала фотографию хиппи, собравшихся в чьей-то квартире. «Смотри, мне Офелька на ушко шепчет», — сказала она, указывая на увлеченных разговором двух девушек, которые сидели на диване в комнате, полной людей, но при этом как бы в стороне от остальных[1090]. Как и во многих других сообществах, советские девушки-хиппи взяли на себя роль распространительниц слухов, укрепляя общинную идентичность, а также преследуя собственные стратегические интересы, поскольку свободная любовь, речь о которой пойдет ниже, вовсе не уничтожила конкуренцию между представителями одного пола[1091].

Ил. 84. Хипповые подружки Йоко и Офелия в конце 1970‐х годов. Фото из архива В. Волошиной (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Летом 2011 года Казанцева поведала мне историю, которую я уже слышала и до этого, но я помню, как сильно заворожил меня ее рассказ. Это была не просто история нескольких парней, решивших воплотить в жизнь свою любовь к музыке и желание отличаться от других. Это была настоящая психодрама, как в телесериале. Надежда придала этой истории более эмоциональный оттенок и добавила слухов. Ее интервью изобилует разными случаями из той жизни, небольшими предысториями и эмоциональными подробностями вокруг отношений. Красота, успех, привилегии, приключения, смерть и предательство — там было все. Несколько раз она просила меня выключить диктофон, делясь очень личными или слишком болезненными подробностями. Но даже в ее самых, казалось, ничего не значащих фразах я заметила кое-что необычное. Например, типичным высказыванием была ее оценка всех этих людей: «И все очень были добры, и все открывали свою дверь. И это было особенностью этих людей. Некоторые были совсем туповаты и примитивные, но все равно добрые и славные, их невозможно было не любить. Они делились последним куском хлеба».