Цветы в Пустоте. Книга 1

Один щелчок – и синие пряди челки плавно упали на пол. Сильвенио проводил их опустевшим взглядом и больше глаз не поднимал. Никакой улыбки больше не было и в помине. Уголки его губ снова опустились, складываясь в привычную маску обреченной покорности.

– Никогда больше не закрывай его, – приказал Аргза, очерчивая большим пальцем свое клеймо на его лице. – Я хочу видеть, кому ты принадлежишь, ясно?

Тот вяло кивнул:

– Да, милорд. Я понял. Могу я идти?

Аргза вздохнул. Смягчившись, он примирительно коснулся клейма губами, потрепав помощника по волосам. Теперь, когда не осталось даже малейших сомнений в том, что перед ним именно его Лиам, злость, как и фантомные боли, быстро растворилась.

– Не сердись. У меня есть на то причины.

Сильвенио отстранился, все еще глядя на мертвые синие обрезки на полу.

– Я просто хотел сказать, что… – на этот раз его улыбка вышла кривой и горькой. – Что рад вашему возвращению, сир. Но, честно говоря, теперь эта мысль кажется мне слегка поспешной.

И он сбежал в глубь корабля, провожаемый десятками сочувственных взглядов и одним – задумчивым.

После, уже вечером, Аргза без стука возник в его комнате. Прежде чем тот успел что-либо спросить, он быстро вложил ему в руки футляр, при виде которого у Сильвенио неверяще распахнулись глаза.

– Тебе подарок. Не от меня, но это поправимо.

Лиам прижал футляр к груди, как самое дорогое сокровище, не отрывая от Аргзы взгляда.

– Вы были на Эрлане. – Голос у него дрогнул. – Этот материал… он оттуда, я знаю…

– Я был там, да. Но не на твоей Эрлане. На другой. И этот подарок тебе передал тот, кто лучше всех тебя знает, так что давай открывай: мне тоже интересно, что там.

– Вы поэтому на меня… злились сегодня? Потому что видели там, на другой Эрлане, что-то такое, что вам не понравилось, а я каким-то образом это вам напомнил?

Ох уж этот невыносимый всезнающий умник. Как он жил раньше без этого зануды?

– Открывай уже.

Сильвенио открыл. В футляре оказался упакован одиночный цветок в узком горшке, с изумрудным стеблем и ярко-оранжевым закрытым бутоном. Медленно выдохнув, Сильвенио бережно поставил цветок на стол.

И тогда оранжевый бутон распустился сам собой, а Сильвенио вдруг застыл как загипнотизированный. Спина у него была очень прямая. Аргза, подойдя ближе, положил ему руки на плечи.

– Он… он поет, сир…

Он повернулся к Аргзе: по щекам у него текли слезы. Вот же глупый маленький птенец.

– Ты же у нас теперь вроде не плачешь? Парень-кремень, а? – Пират сел на кровать и потянул его за руку на себя.

Сам он ничего такого не слышал – цветок, похоже, пел где-то на телепатическом уровне. Но, видимо, пел он о чем-то таком очень хорошем, потому что Сильвенио тихо прижимался к нему, сидя на его коленях и обнимая его за шею.

– Я думаю, в этом случае можно. – Аргза почувствовал на шее его мокрую от слез улыбку. Почему-то от этого ощущения по коже побежали мурашки. – Он… он поет о доме… О том, что где-то нас ждут… о том, что где-то нас любят… О том, что каждый потерянный ребенок рано или поздно вернется назад. Хотите, я покажу вам? Дам вам услышать?

Аргза с усмешкой кивнул. Холодные тонкие пальцы тут же приникли к его вискам.

И он услышал.

Цветок действительно пел. Аргза в самом деле различал слова, причем слова своего родного языка.

«О том, что каждый потерянный ребенок рано или поздно вернется назад». Аргза закрыл глаза, вслушиваясь. Он вспомнил свою мать: забота о потомстве не входила в обычаи варваров. Она выгнала его из дома, как только он стал достаточно взрослым, чтобы самостоятельно добывать себе еду, – он не слишком хорошо помнил ее лицо. Нет, цветок пел не о ней. Он пел о всеобщей Матери. Той, которая будет ждать своих детей всегда, которая примет их в свои объятия, когда они, уже старые и изломанные, придут к ней в конце своего долгого-долгого пути…

«Отдохни», – пели голосом оранжевого цветка звезды над Архаглом из его детства.

Я не устал, возражал он – и сам себе не верил.

«Ты прощен», – пел далекий огонек, мерцающий в бесконечной темноте. Оранжевый цветок качал лепестками в такт.

Я не нуждаюсь в прощении, говорил он, стараясь не замечать, как в горле встает неуместный колючий ком.

«Тебя ждут дома, несмотря ни на что», – пело небо, синее, как на Старой Земле, невообразимо синее.

У меня его нет, вздыхал он отстраненно – и понимал, что это не так.

«Тебя любят, каким бы ты ни был», – пели ему чьи-то удивительно знакомые лучистые глаза цвета того самого неба.

– Спасибо, – произнес он вслух – и не нашелся, что еще он может сказать.

– Сир…

Он моргнул, с трудом возвращаясь в реальность. Реальность, к слову, смотрела на него этими небесными глазами – донельзя удивленными. Щекам почему-то было теперь так же мокро, как и шее.

– Вы плачете, сир…