Цветы жизни (СИ)

Общаемся мы с ним относительно не так давно, но уже сейчас, по прошествии каких-то пяти месяцев, я чувствовал, что эти нити начинают превращаться в плотные и упругие жгуты: мы общались даже тогда, когда я этого не особо хотел. Те со временем укрепятся, став канатами: я слушал его жадно и эгоистично, охотно пропитываясь его знаниями и уверенностью в самом себе, и в том, как устроен этот мир. И канаты, наконец, в один день станут нашими цепями, перекусить которые без того, чтобы сломать себе зубы, не сможет ни один из нас: Сноук отчего-то не замечал, в отличие от меня, во что он позволяет себе вовлечься. Я пока не давал себе ответ, что значат эти встречи для меня, но уже подмечал, что значат эти встречи для него. Что-то большее, чем он ожидал получить от них изначально, большее, чем-то, что привлекло его во мне, большее, чем он привык получать и давать людям…

Уже тогда, в восемнадцать, меня страшила крепость нашей устанавливающейся с ним связи, но и изголодавшийся по тому, чего никогда не знал — разговору со взрослым если не на равных, то по душам — не наслаждаться ею я не мог.

— Я не верю в непонятых людей, — потянул он струну на себя. — Всех кто-то так или иначе понимает, в той или иной мере. Другое дело, что иные, увы, не способны принять ту близость и доверие, что возникает от подобного. Бегут от этого сломя голову, как от огня. Ты показываешь себя сильным человеком, Кайло. Будто бы и вовсе не напуганным. Однако, я смотрю на тебя сейчас, и что я вижу? Последние языки давнего пламени всё ещё лижут тебе пятки.

— Так по-вашему я чего-то боюсь? — я прекрасно знал, что он так не считает. Что я действительно выдерживал достойно, так это борьбу со страхом в стенах этого «дома». Закалённый улицей и годом в детской колонии, я ждал, но так и не встретил здесь чего-то действительно устрашающего. Справедливости ради, отчасти, благодаря именно Сноуку…

— Из тюремной жизни, возможно, и нет, — кивнул он. — Учитывая, что от домогательств я тебя уже огородил, а физической боли ты не боишься, тут немногие страхи остаются тебе на выбор.

— И какому же из них я подвержен? — я обернулся через плечо, чтобы увидеть степенный взгляд, направленный на других заключённых, занимающихся кто чем.

— Ты не знаешь ответа или хочешь услышать его от меня?

Я крепко призадумался, о чём, чёрт возьми, твердил этот добрый самаритянин. Какой к дьяволу у меня есть страх, когда последние полтора года я только тем и занимался, что искоренял их в себе один за другим?

— Я не знаю. Скажите.

— Ты сам поймёшь о чём я, как только поборешь его, — выдал он в своей излюбленной, бесящей меня манере.

— Как я могу побороть то, чего не вижу? О чём не знаю?

— О, ну, конечно ты всё прекрасно знаешь, Кайло! — он с отеческой улыбкой хлопнул меня по плечу с силой и цепкостью удивительной для его лет. Иногда я был уверен, что дряхлым он был только с виду.

— Так я, выходит, сейчас придуриваюсь перед вами?

— Ты пока не в силах докопаться до своего страха, корни которого лежат слишком глубоко. Ты скован и ослеплён своим прошлым. Я же хочу освободить тебя, указав путь в будущее. Негоже такому парню, как ты, до сих пор жить по детским законам. Пора уже научиться играть по мужским правилам, по-взрослому.

— Вы правда верите, что я решусь играть вслепую?

— Ты уже решился на это однажды. Когда сбежал из дома, не зная уличных правил. И то, как прошёл сегодняшний визит твоей матери, как нельзя лучше демонстрирует тебе верность моих слов. Ты смог оставить позади то, что годами мучило и изводило тебя. Теперь ты страдаешь от тоски по людям, которых, возможно, и в живых уже не осталось.

— Я в это не верю, — отвернулся я, желая тотчас встать и уйти, но цепкая лиана неподвластных мне истин, так и держала меня привязанным ко скамье.

— Это не аргумент. Вера тут не при чём, ведь ты волен верить во что угодно: лучшее, худшее, что могло случиться с твоей утраченной семьёй. Но однажды ты будешь достаточно смел, чтобы верить одной лишь реальности, а не страхам, надеждам и домыслам…

Мне показалось, что он хотел продолжить, но отчего-то передумал. Я вновь обернулся и наткнулся на сожаление, смотрящее мне в душу. Так мог смотреть разве что я сам, взгляни я в зеркало, но я смотрел в глаза другого человека. Поразительно…

На сердце внезапно потеплело, и я потянул ко всезнающему костру, тихо горящему возле и для меня, свои онемевшие от людского холода ладони.

— Я не знаю, какова на сегодняшний день их реальность. Вы правы: они могли не выжить или выжить, оставаясь и по сей день на улице, или же их всех до одного переловили тогда и рассовали по домам…

— Ты всё ещё не понимаешь, — осторожно прервал меня Сноук, сохраняя неуютную правду в сочувствующем взгляде: — Я говорил о вере в собственную, твою, реальность, а не всех их. Ты сравнительно спокойно существуешь в стенах тюрьмы, если говорить о комфорте и боязни чего-либо, но всё ещё мечешься точно раненный зверь, лишь оттого, что не в силах принять одну единственную данность.