Цыганка из ломбарда

«Не сомневаюсь, знают как негодяя», — цинично подумала Агарь. Однако не в ее интересах было испортить хорошую сделку, а получить шкатулку времен Ренессанса за тринадцать фунтов было очень хорошей сделкой, поэтому Агарь выписала квитанцию на фальшивое имя Джулиан Питерс и протянула ее клиенту вместе с десятифунтовой банкнотой и тремя соверенами. Клиент жадно пересчитал деньги и, угодливо кивнув, повернулся, чтобы уйти. Однако в дверях ломбарда он остановился и напоследок тревожно спросил:

— Я же смогу выкупить эту шкатулку в любой момент, когда захочу, мисс?

— Хоть завтра, если вас это устроит, — холодно ответила Агарь. — Если заплатите за месяц залога.

— Спасибо вам, мисс, я заберу шкатулку через месяц. На это время я оставляю шкатулку на ваше попечение и желаю вам хорошего дня.

Агарь вздрогнула от отвращения, когда он покинул магазин, потому что человек этот был для нее ядовитой тварью, как змея или жаба. Если ее инстинкт чего‑то стоил, она чувствовала, что камердинер — вор и негодяй, злоупотребляющий доверием своего работодателя. Шкатулка, скорее всего, была ворованной, а не была отдана мистеру Питерсу по завещанию. Джентльмены обычно не оставляют своим слугам в наследство шкатулки Чинквеченто.

Коробка, как ее назвал господин Питерс, была очень красивым, изящным образцом ювелирного искусства, достойным самого Бенвенуто Челлини. Вероятно, ее сделал один из его учеников. Определенно то была работа времен Ренессанса, потому что в орнаменте шкатулки смешались элементы христианства и язычества, которые так поразительно слились в возрожденном искусстве Италии Данте и Медичи. По обе стороны ларца располагались рельефные фигуры танцующих нимф и играющих на свирелях сатиров, увитый цветами алтарь и священник, коронованный виноградными лозами. На крышке была изображена фигура Богоматери в полный рост с воздетыми к небу руками, ниже — облака и башенки замка, над головой — великолепие Святого Духа в виде широко распахнувшего крылья голубя; порхающие херувимы и могилы святых. Внутри шкатулка была обшита тусклым матовым золотом, но в этом хранилище ничего не было.

Без сомнения, эта крошечная жемчужина ювелирного искусства служила вместилищем драгоценностей какой‑нибудь флорентийской дамы в ту давно минувшую эпоху. Возможно, эту шкатулку, на которой странным образом смешались крест и тирс[29], намеки на аскетизм и жизнь, полную удовольствий, заказал для нее какой‑нибудь любовник. Но флорентийская красавица давно превратилась в прах, ее дни любви, тщеславия и греховности миновали, и шкатулка, в которой она хранила свои драгоценности, оказалась в грязном лондонском ломбарде. Было нечто ироничное в судьбе, уготованной Временем и Случаем этому утонченному пустяку.

Осматривая шкатулку, Агарь заметила, что золотые пластины отделяет от наружной части некоторое расстояние. Ее наметанный глаз заметил, что есть пустое пространство между основанием шкатулки и внутренней золотой коробкой. Как всегда, готовая к поискам скрытых тайн, Агарь решила, что в этой игрушке есть секретный ящичек, без сомнения, открывающийся тайной пружиной. И она тут же принялась искать эту пружину.

— Очень хитро спрятана, — пробормотала она после долгих и тщетных усилий. — Но секретный ящичек есть, и я собираюсь его найти. Как знать, вдруг я наткнусь на свидетельство какой‑нибудь старинной флорентийской трагедии, как в случае с распятием Фьезоли?

Пальцы Агарь были длинными и ловкими, а их узкие подушечки — удивительно чувствительными. Девушка провела ими по объемным изображениям кованого серебра, нажимая на смеющиеся головы фавнов и нимф. Некоторое время ее преследовали неудачи, пока случайно она не коснулась тонко сработанной розы, аккуратно вырезанной с одной стороны на центральном алтаре. В тот же миг послышался тихий щелчок, и серебряная пластинка с объемными фигурками, закрепленная на петле, ушла вниз. Как Агарь и решила, шкатулка внутри была разделена на две неравные части. Верхняя, которую можно было осмотреть, когда поднимали крышку, была, как уже сказано, пуста. Но в узкой нижней части между ложным и настоящим дном шкатулки лежал тонкий пакет. Довольная правильностью своей догадки, что, несомненно, делало честь ее острому уму, Агарь вытащила документы.

— Вот и моя флорентийская трагедия! — радостно проговорила девушка и начала изучать найденный клад.

Но ушло немного времени, чтобы выяснить, что письма — ибо это были пять или шесть писем, перетянутых розовой резинкой — были написаны не в XIV веке, а в самом конце XIX, и не на итальянском, а на английском языке. Начертаны они были изящным женским почерком на душистой бумаге (от них все еще исходил аромат фиалок) и были полны страстных и несдержанных любовных признаний. Агарь прочитала всего одно письмо, но этого оказалось достаточно, чтобы понять, что судьба столкнула ее с интригой между замужней женщиной и мужчиной. Никакого адреса не было, так как каждое письмо начиналось неожиданно — словами страсти и обожания — и продолжалось в том же духе до конца, там, где стояла подпись — «Беатриче».