Туда, где кончается Лес

Заморских танцовщиц и гадалок,

Мохнатых многопалых лап псов, куниц, хорьков и лисиц,

Массивного плуга, готового вырыть убежища для семян,

Скрывающихся от голодных птиц,

Подметок садовников, рыцарей и поэтов,

Одинаково влюбленных в плодородную весну,

Башмачных носов горожан, продавцов, послов и гостей королевства,

Деревянных роликов фермерских тележек для цветов, фруктов, овощей и земли.

Больше не мог увидать Темный Милорд

Свидетельств побега его жены.

И, понадеявшись получить ответы от наблюдательных лавочников,

В страхе упустить выгоду не смыкающих глаз своих,

Двинулся маг к городской площади,

К несмолкающим звукам торжества.

Чувства тела его раздражали огни фокусников и стойкие запахи цветочных масел, трав, разноцветных обжигающих специй.

На скамье меж цветными шатрами

Разложив карту неба на расшитом ромбами платке,

Подбрасывала гадалка игральные кости из коры бузины,

Колдовского дерева.

Считая точки на гранях и прикасаясь к ним кончиком шипа дикобраза,

Она говорила с доктором Генрихом,

Не менее увлеченно пересчитывавшим золотые монеты в шкатулке.

Жаклин: Мне было видение глубокой ночью:

Молодой человек, не имеющий лица,

Встретил зверя в маске из человеческой кожи.

Ни имя, ни знаки судьбы

Не подсказали безликому,

Что длинный хвост скрыт под пышными тканями,

А под слоем плоти есть другое тело,

Являющее себя в тот час,

Когда на небе выходит из-за тучи полная Луна,

И кожа, носящая под собой шерсть и когти, трескается,

Как разбивается непредсказуемыми линиями упавший белый фарфор.

Я вижу обман в собачьей преданности и кошачьей ласке.

Мне было видение на рассвете:

Дева, озаренная красными лентами восходящего Солнца,

Блуждала в лесу, будто в лабиринте,

Потеряв все пути домой,

Изранив лицо свое шипами дикоросов

И залив его алой кровью,

Сделавшей потерянную незнакомкой

Для самых близких.

Но когда огненная вспышка в небе миновала,

Деве явилась путеводная звезда

В небе ночном.

Я вижу в черном плаще полуночи спасение.

Мне было видение в первые часы нового дня:

Четыре атласных ленты муж привязал

К поясу подвенечного платья жены своей.

Первая лента была светло-желтой,

Как мякоть яблока,

Любимого плода стрелков и хитрецов,

И обожженное окончание ее было привязано к кусту майорана.

Вторая лента была нежно-розовой,

Подобно мягкой кожуре персика,

Угощения, что влюбленные дарят друг другу,

И прошитый конец этой ленты терялся в фиолетовой тьме базилика.

Третья ленточка, тоньше прочих, имела цвет

Яркого лучика осеннего Солнца,

Окрашенного прозрачным, как сладкий мед, кленовым листом.

И подвернутый неаккуратный край этой ленты покоился на листках тимьяна.

Четвертая лента была оттенка того же,

Что и первый цыплячий пух,

Оперение птицы, которая от других, поднимающихся к облакам, отличается тем,

Что крылья ее бесполезны.

И не было конца и края у этой ленты,

Она была порвана

И покрыта кровавыми пятнами.

Я вижу разрушение и потери там, где четвертый символ — лишний.

Мне было видение ясным днем:

Укрывшись опавшими лепестками цветов,

На гранитной скамье у пруда с водяными лилиями

Дремала молодая женщина.

Мягкую кожу безымянного пальца ее

Пронзила веточка гибискуса,