Читаем Тульские метки полностью

Этой грозной ночью мне снилось не приведи Господь что.

Был я в какой-то праздничной восточной стране. Иду. А вокруг осенние гранатовые плантации. Тысячи солнц. И сверху, с небес, улыбающееся лицо моей Валентинки. Вдруг среди этой радости поддевают меня на копьё и бросают в пропасть.

Конечно, я заорал. Не забыл позвать маму. Звал я так громко, что проснулись и мама, и Гриша, и я сам.

Я сел на койке. Не знаю, что и подумать.

Я уже более года как из Рязани. А вижу её перед глазами всегда, будто только что переговорил с нею… Да… Истинное бывает однажды. И больше ничего подобного у меня не будет?

Я ей писал, я ей звонил. Не нужны ей больше мои письма, мои звонки. Ну почему?

Отупел я от несчастья.

Кто так искренне ещё полюбит меня?

сентября

Докучливое бесконечное бубуканье за окном.

Это соседка Домка, десятикласска, выясняет отношения со своим кавалером.

Лишь ближе к полуночи бубуканье прекратилось.

Утром мама вышла и скоро слышу её угрозы:

– Учителям скажу!

Голос Домки:

– Не надо, бабушка!

Оказывается, ух и с прихватом у этой Домахи поклонники. Объясняясь в любви, они испытывают чудовищную тягу к делам и в знак доказательства силы своей страсти – («Для тебя что хошь сделаю!») – рвут из земли столбы.

Это уже второй столб-пострадалец. Вырвали и тут же у ямки положили.

Первый раз ей объяснялись в апреле.

Тогда наш угловой столб постигла та же участь. Тогда был разгорожен вдобавок и наш плетень.

Тот кавалер любил круче.

5 сентября

Гришина байка

Полдень. Жара.

Сижу на одеяле под корявой, безродной грушей в диком, заброшенном детдомовском саду. Загораю и попутно читаю «Двенадцать стульев».

Рядышком прилёг и Гриша.

– У нас, – говорит он, – есть на заводе слесарь… Уборные чистит, тянет водопровод… Иван Павлович. Вот человек! В молодости, бывало, на ярмарке мужики шумят ему:

«Иван Павлович! Не покажешь ли девкам свой факел за пол-литра?»

«А чего не показать?»

Накупят ему конфет в длинный подол рубахи.

Скликают:

«Девки! Кто охоч до конфет!?»

Сбегаются озорушки.

Только она хвать конфетку – он резко вскидывает край рубахи, и девка ненароком хватает совсем другую горячую конфету, торчащую красным боевым колышком.

Был женат. Жена от него ушла.

В получку забавлялся как?

Привяжет пятёрку или десятку на пятиметровую нитку, кинет её через плечо и «ведёт» денежку в столовку. А ветер треплет далеко позади его шелестелку,[41] силясь отнять.

Столовка закрыта. Стучит. Подбегает буфетчица.

Он снимает картуз. Бьёт челом:

– Вот привёл вам непокорную на пропитание. А то самогонщики отнимут.


Врач Прозорова попросила Ивана Павловича вырыть новую уборную рядом со старой. Старая вот-вот переполнится. А лето. В тени плюс тридцать пять.

– Семьдесят рублей стоит, – ставит условие Иван Павлович.

– Сорок.

– Семьдесят.

– Пятьдесят.

– Не торгуйся. Заплатишь вдвое! – пригрозил Иван Павлович и, уходя, сыпанул в уборную пригоршню дрожжей.

Батюшки! Через день «дрожжи» бешено рванули по улице.

Врач с мольбами кинулась к Ивану Павловичу:

– Иван да свет Павлович! Родненький! Вступись!

– Сто сорок!

– Сто!

– Сто сорок!

Врачиха заикается:

– Твои!!!

– Знамо, мои!

Этим летом на кладбище – оно в полукилометре от нашего дома – копал Иван Павлович с одним могилу. Всё кругом заросло. Не понять, где «чистая» земля, где под могилой. И разрыли они старую могилу. Неясно увидели признаки черепа. А бутылку «Столичной» увидели ясно!

Натощак хлебанули. Окосели. И оба уснули в могиле.

Принесли покойника.

Вытащили копачей из ямы, углубляют могилу.

Сидит Иван Павлович на бугорке свежей земли и бормочет: «Похмелиться бы!..», – а сам глазами рыщет по покойнику.

Все заняты рытьём могилы.

Улучив момент, Иван Павлович хватает покойника за грудки, поднимает, чуть ли не сажает и с великой надеждой смотрит на дно гроба. Ничего! Пусто, как в Арктике!

Он бросает жмурика и с сарказмом ухмыляется, глядя на него:

– А раньше вашему брату больше клали почёту… Лучше хоронили…


Вечером Гриша идёт в сквер.

Зачем?

Постоять у танцплощадки под деревьями с Шуриком?

Шурик сияет:

– Господи! И сыт, и пьян, и никому не должен!

Красивые тридцатилетние жеребцы весь вечер толкутся под деревьями, а на танцы – ни- ни, искренне полагая, что «по коренным законом общества, в танцующем кавалере ума не полагается».

Глядя на них, торчащих под деревьями, говорят:

– Американцы на своём посту.

Гриша спрашивает Шурика:

– Ты почему не был на воскреснике?

– А я бабтист!

И снова тягостное молчание.

6 сентября

Лекарство для курицы

К маме пришла мать директора маслозавода.

– Михаловна, это у вас курица была с яйцом да с яйцом? Никак не снесется?

– У нас. Четыре дня с утра до вечера криком горюшка кричала, не могла уродить. Зарезали.

– Мы тоже так сделаем. То лучшее лекарство от беременности.

8 сентября

Не воровать нельзя!

Последний день в Нижнедевицке.

Проводины.

Пришли Дмитрий с Лидой.

Григорий с Дмитрием дули водочку. С полглотка принял и я.

Начокался Митюша. Повело похвастаться. Посмотрев на свою жёнку – она с икрой[42] – хлопает себя по животу-бочонку:

Перейти на страницу:

Похожие книги