Тульские метки

– У кого больше? У меня… Моя трудовая мозоль… Мои соцнакопления… Обзавожусь атрибутами начальства…

– Атрибуты вот они, под рубахой, – подкалывает Лида. – Да где начальство?

– В перспективе! – с вызовом бросает в ответ Митя и поворачивается ко мне: – Так готовим мы тебе невесту?

– А невеста богатая, – подхватывает Лида. – Нинушка, моя закадычка… Шифоньер, подушки, – задрала руки вверх, – во высокущие! Перина…

– Ляжешь – потеряешься! – подхватывает Митя. – Лови момент. Соглашайся! Лида – прямой провод с Нинкой.

Обижать сиюминутным отказом не хочется и я молчу.

Но не молчится Мите.

Как выпьет – рта не может закрыть.

– Не воровать нельзя! – стукнул он вилкой по поллитровке. – Как начальник – первый жулик. Эха и жизня! Вон директору бригадой за счёт завода ремонтировали дом. Материал заводской…

Молодые засобирались уходить.

Митя расставил сетку:

– Вот пойду сейчас в заводской сад и буду воровать. От политики сыт не будешь. Духовная пища не то. Ты калории подавай! Воровать! Воровать!! Воровать!!!

Жутко. Когда это у него прорезалась жестокая страсть к воровству?

Лида с насмешкой:

– Воришка-плутишка! Не потеряй кошелёк. Там сто рублей отпускных.

– Кошелёк я не потеряю. Как бы тебе, заряженная,[43] юбку не потерять!

Всем базаром Митю уговаривают не идти в сад. И он неохотно соглашается. Я вижу на его лице сожаление о том, чего не делал раньше, – не воровал.

Молодые ушли.

Я решил побриться на дорогу. Сел за стол, потянулся и нечаянно толкнул ногой четверть с вишневой настойкой на утюг. Четверть разбилась.

Повиниться бы перед мамушкой, а я кисло выговариваю:

– Блин горелый… Ну зачем Вы пихаете всякую всячину под стол? У неё нет глаз. Нет глаз и у моих ног…

В досаде я выхожу из хатки.

Напротив, за пыльной дорогой, жгли костёр.

Молнии. Подбежал дождь. Темно.

Я побрёл в сад, где загорал у оврага.

Надо попрощаться…

Жалоба матери

Истинная добродетель критики не боится.

Игнац Красицкий

В Рязани поезд ещё толком не остановился.

Я прыг с подножки и бегом к телефонной будке.

Звоню своей Радости.

Нет ответа. Наверное, на занятиях в радиотехническом.

Позвоню ближе к вечеру.

А сейчас чего б не нагрянуть в свою контореллу?

И я побрёл в «Рязанский комсомолец».

Ленина, 35.[44]

Насупленный угловой трёхэтажник. Помнит Салтыкова-Щедрина, знает Солженицына, но про меня-то хоть слыхал?

Редакция… Боже, как здесь тихо. Как в могиле.

Первой мне встретилась полнушка Марина Покровская. Кажется, мне она обрадовалась:

– Хороша твоя девушка! Но ты-то куда пропал?! Жалко… Любченко… Этот лукавый помойный лис… Гнусно лгал на сотрудников. С треском выперли. Припомнили ему, как выкуривал тебя, Маркова. Нагло отбрёхивался. Орал, что это он воспитал Санжариньо до зава тульской популярной газеты. Ты чуешь, кто тебя воспитал? Кто твой крёстный папка?

Марков снова в «Рязанском комсомольце». Заведует отделом сельской молодёжи. Длинный, сухой, нескладёха. Зоя его – она из Старожилова, и он звал её мисс Старожилово – за стенкой. В «Ленинском пути» литрабом. Пашет незабвенный Валера под недремлющим оком жены.

Ну и Костюня! То выгнал Маркова, то вернул назад в редакцию с повышением…

У Рябого хариус красный, в страшных угрях. В злых глазах полыхает ненависть.

Увидел меня – сморщился. Как задница после бани.

– А-а, туляк!

Рук мы не подали друг другу.

Квиты.

Вечером я позвонил Валентине по 7-21-20.

Ответил женский голос, смутивший меня.

– Это Валентина Николавна? – спросил я.

– Да.

– Голос что-то постарел… Некрасивый…

– Некрасивый?

– Ну да. Это я. Как бы мне забрать словарь украинского языка Гринченки…

Расставаясь, я оставил у неё свой четырёхтомник. Конечно, я бы мог не оставлять. Но, решил я, это пусть будет мой полпред в светлице моей царицы, отвергнувшей меня. Пусть хоть книжки мои будут у неё. Всё остаётся тут кто-то мой живой. Всё какая-то будет живая ниточка нас свивать…

– А кто это? – спрашивает незнакомый голос.

Я назвался.

В трубке раздался горький плач.

И сквозь слёзы женщина говорит:

– Это мама Вали. Александра Васильевна. Разве вы не знаете, что случилось с Валей? Разве вы не знаете, что её у нас уже нет?

– А где она? Что с нею?

– Вспоминали мы вас… И вот… Где же вы были всё это время?

– Ка-ак где?.. Я ей писал. Ответа три куцых получил … Больше она мне не отвечала… Да где она, Александра Васильевна?

– Если интересно, приходите. Расскажу.

У меня заколотилось сердце. Что? Что?? Что???

Во рту пересохло.

– Я иду… Правда, я небритый…

Зачем-то пошоркал туфли шёрсткой, что попалась в кармане под руку.

Скоро я был у заветной двери. Звоню.

Александра Васильевна, плача, открыла, провела в Валину комнату.

Симпатичный стол у окна. Ящик открыт. За этим столом Валя учила уроки.

Александра Васильевна села на диван, а я на стул у круглого маленького столика. На нём лежала стопка рязанских газет.

– Нет Вали, – сквозь слёзы падали слова. – Она больше не учится… Выскочила замуж чёрт знает за кого! Нет у неё будущего! Пропала!

– Ка-ак?

– В октябре прошлого года она привела его. Говорит, мой товарищ, идём в театр. Тут звонок. Вы звоните. Папа подошёл…