Прошёл день. Все куры несутся. Через день стали нестись все утки, все гусыни, все индюшки.
Испугался старый петух. Бежит на ферму. Видит: лежит петушок на дороге, мёртво откинул лапки.
Злорадно кричит старый петух:
– Доигрался! Я ж говорил!
– Пошёл, старый хрен! Это я ворон заманиваю!
– Ну, – визжит Марго. – Сознайтесь, каркалыги! Вы все такие трахторы, как молоденький петушака?
Сидим с Петром Великим на кухне, вздыхаем над жизнью.
– Всё, Толь… Отыгрался Петя Жуков, – он тукнул себя в грудь, – в тульский хоккей. Малинина посылают подучиться в Москву. В какую-то академию. Там ему личный шофёр не нужен. И куда теперь я? Нового первого Титова мне не возить. Уеду я на три года в ГДР.
– А учёба?
– Переведусь на заочное. Подальше от китайского востока…
Мда. Плохи наши восточные дела. В Китае наше посольство – двести человек – на осадном положении. Мао нотой заявил: не гарантируется жизнь тем, кто выйдет. Уже тринадцать дней наше посольство окружено хунвейбинами. Иностранные служащие посольств доставляют нашим продовольствие.
Практиканты
К нашему питерскому практиканту Илясову приехала жена. Тоже на практику.
Заглянула ко мне в кабинет:
– Сан! Выйди на завалинку.
Иду в коридор к окну.
– Ты меня очень любишь? – лениво роняет эта трата-та.
– Отвечать надо вслух?
– Желательно… Поживи полтора месяца с Чубаровым в общей проходной комнате, а я с мужем – в твоей. Если захочешь посмотреть на меня голую – постучи в стенку в любую минуту.
– Это сучий гонорар за согласие? Гм…
– А чего? Королевский гонорар!
– Ни на какой гонорарий я не поведусь. Да и… Игде тута у нас королевишна? Не смеши мои тапочки!
– Не устраивает этот вариант – обкатан в запаске другой. Муж согласен жить втроём в одной твоей комнате.
– Гм в квадрате…
Я молчу. Думаю.
Вчера мы в своём общежитии вывесили новый график уборки с такими примечаниями:
Я и уцепись за эту тётю Дусю:
– А почему бы вам не поискать ночного счастья у какой-нибудь тёти Дуси?
– Ты про какую Дуську?
– А про ту, что может сдать вам койку. Ну почему вы решили, что моё место по ночам у вас под дверью? Или, что ещё похлеще, мучиться с вами в своей же комнате? Знаешь, как говорят? Просились злыдни на три дни, да не выгнать и ввек! Вы притащите киндерёнка и вообще попросите меня из моей же комнаты. Люди вы при деньгах. Есть на что болтаться по ресторанам и дуть там коньячишко горнистами. И за свой угол не найдётся чем заплатить? Я говорю коротко. Нет! Никакой из ваших вариантов меня не согрел.
Склока
Взъерошенный Романченко кидает мне:
– А тебе я скажу. Не наушничай!
– ?
– Я сказал здесь, что Королёв плохо описал свои югославские впечатления. Ты передал это ему.
– Да как ты посмел такое обо мне подумать? Чтоб я таскал сор по редакции? Да чтоб я после этого сидел с тобой рядом?!
Я хватаю свой стол, велю Воскресенскому помочь мне перенести стол в соседний кабинет.
Перепуганный Воскресенский что-то бормотнул и выскочил из кабинета. Я вернул его, и мы потащили стол.
Я вернулся за стулом.
– Да ты можешь здесь спокойно сидеть, – говорит Романченко. – Я ухожу из редакции вообще. У меня уже заявление подписано.
– Дело не в заявлении. Дело во лжи. Поговорим на профсоюзном собрании.
На собрании Володя Кузнецов:
– Защитим Вову Романченко. Возьмём на поруки. Если что… Я гарантирую свои два кулака-пудовика.
Подсуетилась и Марго:
– Сволочь тот, кто передаёт всё начальству. А если сидит рядом – сволочь вдвойне! Анатолий Акимович, – по-ленински кинула она руку в сторону Королёва, – кто вам говорил о Романченке? Кто? Ну кто?
Момент исторический.
Все кровожадно уставились на меня.
– Смирнова, – ясно ответил Королёв.
Смирнова покраснела.
Прикусила язычок и Марго. Надо ж такое ляпнуть про свою начальницу.
Поднялся со своего места Романченко:
– Я плохо отозвался о королёвском «Многоцветье балканских гор». За Королёвым не засохло. Удружил подляночку – выговор с занесением. А Смирнова… Ну… Я сниму ей очки и покажу дорогу… Так и напрашивается, чтоб ей вставили паяльник в зад.
Мне же он поклонился:
– Извини, старик. Я виноват, что плохо о тебе подумал. Переноси стол назад.
– Нет. На новом месте мне лучше.
Но на этом собрание не кончилось.
Маркова выговорила Павленке: