Туман

– Да-да, Паня, и гибель твоего Ванечки оставила во мне глубокий след на всю жизнь. Я тогда поняла, как невосполнимо дорого обходится юношеская неосторожность, и как хрупок человеческий организм. Возможно, это самое незащищённое органическое создание на земле. Возьмите, к примеру, насекомое, того же таракана, – травить, не знаешь чем, раздавишь, но он пытается уползти, а человека ткнул иглой в нужное место и всё…, нет человека. Я на трагическом примере твоего Ивана учила осторожности Макса. Вы видите, какой он беспокойный (указала она на сына), и кто знает…? Может, в каких-то моментах твой Ванька своей гибелью спасал жизнь моему Максиму. Для меня, поверьте, и смерть Маргариты не бессмысленна, …уж больно она какая-то колючая эта смерть. Вроде, как при жизни, Маргоше до нас и дела никакого не было, а своей смертью, …будто в насмешку, она и присоединилась к нам. Мне даже кажется, что она сейчас с нами; сидит в углу и стеснительно радуется, что оказалась в нашем коллективе. И хочется тебе сказать, Маргарита, что зацепила ведь ты меня своим малодушным поступком. Серьёзно зацепила и обиду во мне вызвала. Лишний раз напомнила о наших замкнутых чувствах, которые мы оберегаем в себе, как индивидуальную драгоценность, а ведь это обычный продукт, которым если вовремя не поделишься, то он может скиснуть или забродить. Не стоит бояться искренности. Мне кажется, что это та самая дверь наружу, которая помогает жить и понимать друг друга. Когда рождается маленькое кричащее существо, мы берём его на руки, пытаемся успокоить и, без всякого стеснения, радуемся появлению этой новой жизни, и в этот момент мы полностью открыты, потому что произошло чудо. Наверное, вы уже догадываетесь о моей логике. Да, я хочу сказать, что и сегодняшняя смерть подталкивает нас к подобному раскрепощению. Она больно ударила меня по сердцу. Захотелось, знаете ли, вопреки понятию смерти невозможного: – точно так же, взять эту смерть на руки, как младенца, нагреть её ладонями, помять пальчиками, чтобы душой и разумом проникнуть в прожитую жизнь Маргариты. Я уверена, что можно ощутить какое-нибудь тепло и свет, и раздать это всем тем, кто её знал. И даже если я не права, …и там окажется одна только боль, …ничего страшного, эта боль нам всем тоже была бы полезна.

– Я вас понимаю, Светлана Александровна, – продолжил Валентин, обхватив ладонью наполненную стопочку, – Меня тоже сейчас что-то склоняет к искренности, но мне трудно собраться с мыслями так, как вам. Разочарования во мне больше, чем раскрепощения. Повод у нас сегодня собраться очень горький и хотелось бы мне его смягчить, …да нечем. А ведь как зачастую бывает на поминках: сначала грустят, а потом начинают вспоминать усопшего чуть ли не со смехом, припоминая всякие казусы. О Маргарите, к сожалению, нам ничего подобного вспомнить не дано; оттого у меня горько и гадко на душе. Я уже Максиму сегодня сказал, что, безусловно, и моя вина в этой случившейся беде присутствует. Как ближайший сосед, я должен был как-то настойчивее, что ли, искать контакт с ней.

– Её вины, Валя, в этом намного больше, – сердито буркнула баба Паня.

– Может быть, может быть, – вздыхал Валентин. – Но я всё равно с себя ответственности не снимаю, и это бремя останется со мной навсегда. Не отговаривайте меня от этой ноши. Как сказала Светлана Александровна: она мне нужна, чтобы чувствовать себя человеком порядочным.

– Ой, ну всё, хватит, ребята, про вину говорить, – остановила их Зиновьева, расцепила пальцы и тоже прикоснулась к рюмке. – Ты, как всегда прав, Валя, этот шлейф за каждым порядочным человеком тянется, и никуда от него не денешься.

– Тогда я, как человек со свободной верой хочу произнести, – поднялся Егоров со своего места. – Господь, Ты несравнимо милосерднее и чувствительнее нас. Успокой и утешь её душу, раз никто из смертных не смог этого сделать. А ты, Маргарита, прости нас за чёрствость и бессилие, – сказал он и выпил.

В молчаливом понимании к Валентину присоединились и все остальные.

Мила Алексеевна смотрела на Валентина сквозь слёзы, проступившие от водки, и видела в нём сейчас две не сочетающиеся между собой своеобразные стихии: – юношеское беспокойство и мужскую неоспоримую решительность и твёрдость. Он был для неё сейчас, как никогда, симпатичен и мил. Ведь всё, что он говорил, не было каким-то показательным выступлением и ни на миг не проскальзывало в нём желание произвести на окружающих благоприятное впечатление. Валентин и без того впечатлял своими искренними переживаниями.