Туман

Он тоже поглядывал на Милу. Заметил, как она неосторожно зацепила пустой рюмочкой о край тарелки, и стеклянная рюмка упала на скатерть. Мила быстро её подняла и застенчиво улыбнулась. Исключительно отталкиваясь от своих мыслей, Валентин предположил, что Мила до сих пор переживает о том, что случилось с ней ранее возле дома, когда они без неё хоронили Маргариту. Егоров делал для себя разные предположения, но все они были пасмурными и неприятными, а спросить её напрямую об этом, он не смел. Валентин чувствовал, что инцидент не обошёлся без личных семейных разбирательств, но вмешиваться в эти склоки он не имел морального права.

– А я своего Ванечку, как ты Светка говоришь, так и ношу в ладонях всю жизнь, – заговорила разомлевшая от непривычного крепкого напитка баба Паня. – Это самое светлое, что есть у меня по жизни, и никуда без него. В город поеду, а он рядом, стирать надумаю, он в помощниках всегда. Вот так и жила и живу со своим счастьем.

Откровение бабы Пани растрогало всех, но, чтобы не доводить дело до слёз, Максим сказал с иронией:

– Баб Пань, если и есть материализованное понятие – человечище, то это в первую очередь вы, – и сразу предложил Егорову: – Владимирович, пойдём, прогуляемся, заодно провод свяжем, вдруг ещё пригодится.

Мужчины вышли, а женщины проводили их понимающими взглядами и, после того как дверь захлопнулась, Светлана Александровна поспешно обратилась к Миле, словно боялась, что те передумают и вернутся:

– Ну что там у тебя случилось?

Та опёрлась локтями о стол, укрыла лицо руками и сквозь всхлипывания произнесла, мотая головой:

– Он мне такого наговорил…. Я в какой-то момент даже женщиной перестала себя чувствовать. Просто валялась на земле, как какая-то тварь.

– Ни чё себе! – с искренним недоумением выпалила баба Паня.

Миле было стыдно цитировать Петра, но, оторвав ладони от лица, она посмотрела на соседок и увидела в их лицах что-то очень родное и близкое, что не мешало, а наоборот, подталкивало её на страшное откровение:

– Он, оказывается, мне всю жизнь изменял, – сказала она с таким трагизмом, словно только что эта жизнь и закончилась.

– Алкаш проклятый, – ударив ладонью по столу, заявила баба Паня, а Светлана Александровна, склонив голову, с хитрой улыбкой заглянула в заплаканное лицо Милы и вкрадчиво заговорила:

– Дорогая моя, прости за прямоту, но больше терпеть не хочется. Смотрю я на вас много лет и удивляюсь твоему овечьему терпению. И добрая, и красивая, и умная, а вцепилась в это ничтожество, как безмозглая дура. Ты оглянись: кто он, и посмотри на себя. Журавушка рядом с помойным голубем. Ещё несколько лет назад я бы тебе этого не сказала, потому что видела, как ты дрожишь над своими пацанами, и всё готова была сделать ради семьи, даже при желании, и в ведьмы меня записать. А сейчас, когда твои парни разъехались, я имею полное моральное право тебе посоветовать…. Да, даже не право, а считаю это своей обязанностью. Гони его в шею, а мы тебе всем миром в этом поможем. Я очень рада, что наконец-то ты прозрела, и осталось сделать тебе только один важный шаг.

– Ну, сделаю я его…, этот шаг. Хотя и не представляю, как…, – пыталась возразить Мила, но уж больно как-то обречённо, и к своей неуверенности вдобавок прибавила не то, что хотела сказать: – И что? Останусь совсем одна?

А хотела она сказать, что Петра ей выгонять некуда, да и возможностей у неё таких нет.

– Да, насчёт «умной», я погорячилась, – выдохнула с ироничным раздражением Зиновьева и постаралась говорить мягче: – Вот сейчас я вижу, что ты нарочно хочешь заполучить от нас, в виде бабской солидарности, жалость. Ну, что же, ты получишь…, но только не жалость, а инструкцию к действию. Ты обрати внимание, как на тебя Валентин смотрит. Дурёха, он же ради твоей улыбки, горы свернёт.

– Светка права, – с серьёзным видом поддержала баба Паня, – вздыхает по тебе Валька.

– Нет-нет! Что вы?! – испугано, вскричала Мила. – Я даже не могу представить, на что Петя способен в такой ситуации. Он даже уже грозился сегодня….

– Ох-ох. Что толку от его лая? – насмешливо перебила её баба Паня, а Светлана Александровна бережно взяла Милу за руку и заговорила вкрадчиво:

– Вот теперь я вижу тебя во всей красе. Вижу, как ты переживаешь за Валентина. Мерзавец Петя сам признался в своих изменах, а это, ох, какой козырь против него. Я же его хорошо знаю, Милочка; мужичок он, на самом деле, ой какой хлипкий. Ты только два раза напомни ему, какой он похотливый развратник, и я уверена, что он психанёт и сам с тобой жить уже не сможет. В лучшем случае отправится в свой таксопарк и там сопьётся, а в худшем…, выставит тебя на улицу. Но, впрочем, что это я? – словно опомнилась Зиновьева. – Вариант даже очень хороший. Ты сразу же идёшь к Валентину, а мы уже с Паней и Максом устроим Добротову такую жизнь, что он с голым задом отсюда сбежит, не помышляя о всяких вендеттах.

– Но Валентин Владимирович…, – пыталась что-то объяснить Мила, но Светлана Александровна не позволила ей развивать суждение: