Туман

– Увы, звучит грубо, но такова природа. Пожилые дамы невольно становятся хозяйками своей жизни и их независимость гораздо выше, чем у их сверстников мужского пола. Дедкам достаётся только, если не запоздалая прыть, то какие-нибудь сопли. Ты сама попробуй-ка, отыскать в себе ту девчонку, которая носилась с утра до вечера с пацанами в далёком заводском квартале. А твой удар с левой ноги по резиновому мячу…, – ему завидовали многие мальчишки. А как насчёт импровизированного концерта во дворе, где ты пела песенку про снег, – говорил старик из зеркала, а Мила удивлялась не тому, откуда ему про всё это известно, а тому, что действительно очень редко вспоминала эту девочку из далёкого детства. Миле уже казалось, что она когда-то очень давно всего лишь любовалась этой девочкой со стороны, как обычная прохожая. А старец продолжал: – Тому же Валентину ничего не стоит выстрогать прямо сейчас рогатку, чтобы сбить с ели шишку, на которую ты укажешь пальцем.

Мила представила себе такое занятие, засмеялась и звонко пообещала с задорным вызовом:

– А я попробую. Вот возьму и попрошу его. Заодно и проверим.

– Тут и проверять нечего, – ответил необычный старик в зеркале, – он это сделает. Здесь важно другое: – захочешь ли ты наблюдать за этим, не расстраиваясь по поводу этой его мальчишеской прыти. Ведь нахлынет тяжёлое и обидное напоминание о годах, и сожаление о том, что счастье твоё пришло так поздно. С возрастом пространство сжимается, добросердечная Мила; двор из полигона детских игр превратился в маленький клочок земли для сушки белья, дорога до города, которая ребёнку видится, чуть ли не кругосветным путешествием, для тебя уже стала обыденностью длинною всего лишь в четыре остановки. А время, в целом, неумолимо начинает ускоряться; с каждым годом, с каждым месяцем и с каждым прожитым днём. И вроде бы, давно ты научилась разумно планировать свои дела, а его – этого времени, каким-то невероятным образом, всё чаще и чаще начнёт недоставать. Так что, торопись, благодушная Мила, и не сожалей подолгу о прошлом, потому что многие увязают в этой трясине.

Летний пейзаж растаял в зеркале вместе со стариком. Туман, словно под воздействием кругового пресса, начал медленно сжиматься; поглотил ствол берёзы, а потом и зеркало. Мила продолжала в какой-то нерешительности и лёгком разочаровании сидеть, вновь окутанная белизной, но вдруг опять к ней подступил испуг, когда она обнаружила под собой не скамейку, а шершавое большое бревно. Она вскочила и припустилась бежать, как она рассчитывала, к дому, позабыв на бревне конец верёвки. Лишь однажды она остановилась, чтобы перевести дух и усомнилась в правильности выбранного направления, но, вскоре, продолжив движение, Мила уткнувшись в серую стену, и только тогда вспомнила, что забыла про верёвку и удивлялась, как она так ловко смогла без неё выбраться к дому. Подошла к кронштейну и начала подтягивать провод, и когда конец поводка подползал к её ногам, она заметила на нём выскочивший из тумана странный белый комок. Мила осторожно взяла его в руки и расправила. Это был детский подгузник, на котором возле пояса искрилась надпись: «Может пригодиться». На её лице расцвела стеснительная улыбка. Хихикнув по-девичьи, она сунула подгузник за отворот плаща и пошла в свой подъезд, забыв напрочь, зачем выходила из дома.

Сумбурно от нахлынувших эмоций и скомкано, потому что старалась упускать моменты личные, касающиеся только её, Мила поведала Светлане Александровне с Максимом, что с ней произошло. Рассказала, как услышала треск мотора и, подумав, что вернулся Пётр, вошла в туман. Как появилась поляна со скамейкой, обрисовала волшебное зеркало и картинки в нём, кроме одной: – жуткого наезда машины такси на Валентина. Мила так же пыталась описать, что ей говорил старец, но рассказ получился каким-то разорванным на непонятные и неполные цитаты, поскольку о некоторых высказываниях старика она так же предпочла умолчать. По задумчивому недоумению на лицах соседей, переходящему порой в обычную хмурость, она догадалась, что рассказ её получился невнятным, и пояснила, что прибывает в шоке и что некоторые вещи в разговоре с потусторонней силой были сугубо личными. В присутствии Максима она умолчала и про «подарок», привязанный на конце верёвки, который перепрятала в карман плаща. После своего эмоционального повествования, она несколько раз повторила, что Петра здесь больше никто никогда не увидит. Сказала с сожалением, словно пыталась унять боль и хваталась рукой за грудь, потом произнесла, будто бы успокаивая соседей, и наконец облегчённо выдохнула:

– Никогда не увидим…. И мне убедительно дали понять: что так будет лучше для всех. Меня пугает только слово «никогда», …но, наверное, к нему и нельзя привыкнуть.