Туман

Когда силы начали покидать Михаила Анатольевича, то и «неземные» осадки стали стихать; вскоре лишь редкие ракушки изредка били его по плечам и голове. Но он не испытывал радости от своего спасения, а признавал, что это какая-то кара обрушилась на него, и нападки этого чудовищного возмездия он увидит ещё не раз, но в других формах. Только разглядев впереди себя спасительную серую стену двухэтажного дома, он почувствовал в себе огонёк; надежду на то, что всё может быть ещё и наладится.

Хромая на обе ноги, он доволок себя до стены и прилип к ней спиной, как банный лист к мокрому телу, озираясь перед собой безумными глазами и дыша жадно, словно выбрался из бушующего моря.

– С вами всё в порядке? Моя помощь нужна? – с каким-то ненавистным для Жмыхова сочувствием прозвучал сбоку вроде бы знакомый мужской голос, но на фоне «произошедшего», этот голос чуть не ввёл Михаила Анатольевича в состояние обморока.

Валентин Егоров сидел на корточках метрах в пяти от него невозмутимый, как тибетский монах в состоянии медитации. Разумеется, в своей кошмарной агонии Жмыхов его вначале не заметил и в первые секунды не узнал. Весь усеянный красными царапинами, Михаил Анатольевич осторожно проковылял к нему и, пригнувшись, с минуту разглядывал Егорова излишне оценивающим затравленным взглядом, в котором всё же проявлялся некий здоровый интерес.

Валентин без труда догадался, что со Жмыховым произошла очередная «мистическая история», и сейчас оцарапанный, раздетый подполковник проверял его, как бы, на подлинность. Егоров с пониманием отнесся к этому процессу и, немного прищурившись, с сочувствием смотрел подполковнику прямо в глаза.

«Слава Богу, что живой и добрёл до дома, – думал Валентин, рассматривая обезумевшего Жмыхова, – но, что там с Максом…? Если уж этот явился «оттуда» в таком состоянии…, то, что же с моим другом? Нет, не верю, что что-то подобное…».

Пребывая в каком-то счастливом упоении, Михаил Анатольевич дрожащими пальцами коснулся волос сидящего у стены человека, что-то важное попытался сказать, но только, как рыба, вытащенная на берег, раскрывал рот, а потом, как-то одобрительно взвизгнул и обхватил себя руками, показывая, что замёрз. Он передёрнулся всем телом и, скукожившись, побрёл вдоль стены за угол к подъездной двери, поднялся в свою квартиру, заполз на своё ложе и завернулся как в кокон во всё, что было на кровати, включая и тонкий матрас.

Когда Жмыхов в нижнем белье исчез за углом, Валентин пытался вспомнить, о чём он думал до появления истерзанного соседа, вид которого ужасал и вызывал глубокое сочувствие, словно подполковника сбросили с высоты в огромный куст или наоборот, вытащили из-под обломков. Егоров без труда вспомнил, что были размышления о Максиме, когда заглохли моторы: Валентин переживал, как он там проходит своё «испытание». Потом появились какие-то приятные мысли о Миле, о себе, но после появления Жмыхова, Валентин, разумеется, уже не мог к ним возвратиться. Коротая напряжённое время, он задумался теперь над душевным состоянием соседа; насколько быстро оно сможет восстановиться, или наоборот, психика разрушена настолько, что без вмешательства медицины здесь не обойтись. Игривый, по-детски наивный взгляд подполковника, вызванный явным безумием, стоял сейчас у Валентина перед глазами. Вспомнилась так же агрессия Михаила Анатольевича с гречневой кашей, и эти два несовместимых состояния в одном человеке, поменявшиеся за короткий промежуток времени, очень волновали Егорова. Он наметил себе, когда вернётся Максим, обязательно подняться к Жмыхову, и желание проведать его уже не казалось Валентину дежурным или несколько показным, вроде как, для очистки совести. Как раз, именно совесть требовала такого вмешательства, которая никак не могла успокоиться по поводу гибели бедной Маргариты.

Егоров размышлял о, возможно, схожем помешательстве рассудка у Потёмкиной, и невольно проводил параллель между Жмыховым и ей по поводу того, что касалось их нелюдимости. Безусловно, эта нелюдимость имела различное происхождение, разными были и причины избегать нормального общения с соседями, но суть…, и тем более последствия казались Валентину Владимировичу какими-то схожими. Он припомнил короткий разговор на площадке, где он предлагал Маргарите Николаевне свои услуги и помощь, и как потом, спустя сутки, ходил с угнетенной душой по осиротевшей квартире ночью после похорон. Опять на него налетело угрызение совести, укоряющее в бездействии, зудящее о том, что Маргариту можно было спасти. Пускай грубо с напором, напролом, против её воли, …как ребёнка бросают в воду, когда учат плавать, но помочь в любом случае, надо было пробовать.