Туман

Теперь Егоров задумался о том, что только неправдоподобный отъезд Петра на каком-то слабо-моторном средстве в места далёкие и неизвестные, сблизил его с Милой. Валентин чувствовал стыд, но стыдил он, прежде всего, себя перед ней, за то, что посмел обнять её только тогда, когда её муж исчез. Перед самим Петром, он чувствовал что-то вроде глубокого сожаления оттого, что не может теперь с ним объясниться по-человечески, и это обстоятельство его немного угнетало. Но Валентин и не пытался искать для себя какие-то утешительные доводы; он знал, что это угнетение скоро раствориться без остатка в его любви к Миле. И Валентин не исключал, что потом, спустя время, в редкую одинокую минуту он вспомнит о Петре, пожалеет его по-доброму и, возможно, легонько душой повинится перед ним за нахлынувшие чувства к теперь уже бывшей его женщине.

Сейчас лопатки Валентина прижимались к стене дома, и он, словно через позвоночник чувствовал, как за слоем штукатурки и прочего строительного материала дышит его новая любовь, погрузившись в полезный разговор с двумя пожилыми мудрыми женщинами.

– О, боже…, – вслух простонал Егоров, безуспешно пытаясь встать.

Ног под собой он не почувствовал, потому что они напрочь затекли и обескровились от долгого неподвижного сидения. От такой неожиданной беспомощности, Валентин Владимирович ещё раз застонал и в голос громко прохрипел:

– Макс…? Ты далеко там?

– Владимирович! Замёрз, что ли?! – игриво прозвучало впереди из тумана, и почти сразу же в белой дымке проявился высокий силуэт Максима и стал приближаться.

– Ух, тяжёлая, зараза, – подойдя вплотную, выдохнул Зиновьев, сбросил с себя груду верёвки с кабелем и, восстанавливая дыхание, сказал: – Надеюсь, в ближайшем будущем нам это не понадобиться. Завтра «Аладдин» нас покидает.

– Это он тебе сказал? – спросил обрадованный возвращением друга Валентин и, глядя на копьё, сдержано восхитился: – Изысканную вещицу ты с собой притащил.

– Спеши любоваться, – протянул Максим в руки Владимировича древнее оружие, – не удивлюсь, если не сегодня, так завтра оно растает или опять превратится в железку.

– Ну, что там было? – сгорая от любопытства, спросил Валентин, пытаясь сделать ещё одну попытку подняться, опираясь теперь о копьё, но тщетно; ноги не то чтобы не слушались, их просто не было по ощущениям.

Максим, не догадываясь о случившемся бытовом недуге со старшим товарищем, присел с ним рядом, положил свою длиннющую руку на плечи Валентина и, глядя вверх, словно разглядывая на белом фоне что-то обычное и знакомое, заговорил:

– Прости. Признаюсь, я маленько обижался, когда ты рассказывал о своём похождении в туман за Добротовым, и не стал мне тогда полностью передавать ваш разговор с этим… «всемогущим нашим». А теперь, я тебя прекрасно понимаю. Не многим я могу поделиться и с тобой, Владимирович, …по крайней мере, сейчас. Всё, что произошло, это действительно касается только меня. Я вроде как, ощущаю себя бумажником после зарплаты, увесистым таким, пухлым, а вот взаймы дать пока не могу. Нужно всё пересчитать. Ну, правда, не обижайся, …настолько всё личное…. Потом, когда всё сам переварю, мы с тобой обязательно об этом потолкуем. А скажу тебе пока только вот что: я там Жмыхову по морде всё-таки съездил, так что теперь у нас с ним счёт равный: один – один. Но, ты знешь, и было за что. Он меня чуть не задушил.

– Так это ты его так? – с сочувствием, но непонятно в чей адрес, поинтересовался Валентин.

– Как так? – не понял вопроса Макс.

– Совсем недавно он вышел оттуда, – и Валентин показал копьём в сторону, – весь ощипанный, в царапинах, будто плантацию терновника пересёк.

– Не, я только в область головы один разок ударил его и всё, – с недоумением оправдывался Зиновьев. – Он убежал потом, и я его больше не видел. Мне его, вообще, запретили трогать.

– Значит, опять какое-то неприятное свидание поимел наш подполковник, – сделал заключение Егоров и, потерев большим пальцем наконечник копья, предположил: – Макс, а, по-моему, это чистое золото.

– Да, хоть платина, – с усталым смешком отмахнулся свободной рукой Зиновьев. – Мы же не мошенники, чтобы продавать эту мистику.

Где-то в непроглядной белой вышине пронзительно прокричала какая-то птица. Максим с Валентином машинально задрали головы вверх, поводили глазами, а потом посмотрели друг на друга и рассмеялись над своим бестолковым любопытством.

– Не иначе, как журавль, – предположил Валентин.

– Я не орнитолог, но какие могут быть журавли в конце сентября, – возразил Максим.

– А чего мы гадаем в такой заурядной для нас обстановке? – иронично заметил Егоров и признался: – Знаешь, я уже не удивлюсь и тому, что, возможно, это прокричал розовый фламинго. У меня есть подозрение, что мы вообще теперь можем перестать удивляться необычным вещам. Наверное, такова будет плата за эти дни, проведённые в тумане.

Макс переложил свою широкую ладонь с плеча на голову Валентина Владимировича, потрепал его начинающие покрываться сединой волосы и сказал: