Туман

«А ведь, по большому счёту, его никто из нас толком и не знал, – сделал небольшое открытие для себя Валентин. – Он же раскрыл свою жёсткую невыносимую натуру только в вечер вторника, когда сцепился с Максом, а до этого я даже не вспомнил бы как звучит его голос. Зато сейчас: «Сходи…, принеси две стопки». И я беспрекословно пошёл, а не послал его к чертям. Что это? Конечно же, не из вежливости к нему я подчинился, и уж точно не из боязни. Терпение? Та самая сдержанность, которую я желал бы видеть в Жмыхове? Наверное. Избегание конфликта – это не трусость, а скорее – уважение к себе. Какое забавное парадоксальное сравнение в голову пришло…. Если бы мне сказал Макс: «Сходи, принеси стопки», и пусть даже тем же высокомерным тоном, то у меня почему-то ни одной обидной мыслишки не промелькнуло бы. Хотя, что здесь удивительного; приятелям и тем более друзьям позволителен любой тон, а этот неизлечимый самохвал…, надеюсь, что это всего лишь неприятный эпизод в моей жизни».

Егорову до отвращения не хотелось пить сейчас коньяк с Жмыховым. Куда как приятнее было припомнить бутылку рома, припрятанную Максимом, но отказ мог привести к разрушению, вроде бы нормального, установившегося контакта. А впрочем, кто знает, имеет ли этот разговор вообще какое-то значение? Говорить хотя бы о мимолётном взаимопонимании между двумя мужчинами не приходится, а без этого нет никакой пользы ни душе, ни разуму. Валентину казалось, что подполковнику невозможно подыскать собеседника, которым бы он заинтересовался до упоительной потребности в общении с ним. Забрёл бы сейчас сюда вместо Валентина какой-нибудь бродячий пёс, наверное, Жмыхов и с ним повёл бы поучительную беседу, и даже не плохим станет то обстоятельство, что пёс будет помалкивать.

– Ты чего там застрял? – крикнул из комнаты Михаил Анатольевич и уже тише пробурчал: – Или прикажешь мне пить в одиночку и из горла?

Валентин, сдерживая улыбку, которая вырывалась оттого, что ему очень хотелось расспросить подполковника о принципиальной невозможности заявленного действия, вошёл в комнату с двумя бокалами в руке, выставил их на стол, а нетерпеливый Михаил Анатольевич, с уже откупоренной бутылкой, торопливо наполнил эти бокалы коньяком. К скромной радости Егорова, негостеприимный хозяин плеснул коньяку только на четверть пузатой ёмкости, поспешил поднять к подбородку свою порцию элитного алкоголя и произнёс:

– Ну, кто тебя ещё такого замухрышистого мужика напоит напитком в сорок долларов за бутылку, как не Михал Анатолич – …человек, конечно, строгий, но иногда бываю и радушным, – вместо тоста в очередной раз принизил гостя Жмыхов, бестолково нахвалил себя, резко выдохнул и залпом осушил бокал.

Валентин понюхал коньяк, остался доволен запахом и мелкими глотками попробовал напиток, но осмотрительно оставил в бокале приличную часть коньяка, чтобы был повод отказаться, когда пойдёт повторный разлив.

Коньяк теплом впитался в груди Валентина, а в мыслях плавно появилась какая-то дополнительная светлость, которая по-новому представила сложившуюся обстановку. Преображение подполковника из затравленного хищника в обыкновенного хама, казалось теперь Валентину процессом естественным и даже логичным, а раскуроченная комната являлась как бы подтверждением быстроты и простоты такого перевоплощения хозяина. Егоров уже не находил в глазах Жмыхова откровенного страха, но отметил, что раздражение и злоба в них продолжали прибывать, как некое въевшееся клеймо, которое положено носить только избранным. Но долго смотреть в эти глаза Валентин не мог, потому что становилось немного жутковато и горько оттого, что он не представлял себе, как через такое «клеймо» можно разглядеть спокойную размеренную жизнь во всех её прелестях и красках.

Михаил Анатольевич пошёл на кухню, и оттуда заголосила какая-то посуда; видимо хозяин искал что-нибудь съестное. Эти звуки напомнили Валентину, что где-то совсем близко, почти в такой же кухне в квартире всего лишь этажом ниже, сидят сейчас за столом милые и любимые его сердцу люди. А он здесь, непонятно с какой целью находится, явился с невнятной благотворительной миссией, что-то пытается исправить, когда в душе его давно уже поселилась ясность, что напрасны все эти попытки наладить отношение с человеком безнадёжным для этого.

В принципе, главное, зачем приходил Егоров, было установлено: подполковник не склонен в данный момент ни к какому самоубийству, и Валентин мог спокойно отсюда уйти, но в нем взыграло обыкновенное…, а не какое-то возвышенное, честолюбие, которое призывало его довести дело до какого-нибудь логического конца.