Туман

Мила радостно и удивлённо хмыкнула, а Светлане Александровне оставалось только приподнять брови, выражая таким образом лёгкое разочарование и возмущённое недоумение.

Потом, как и обещала Зиновьева, ассоциации с цифрами оглашал Валентин Егоров. И надо заметить, что получалось у него это не дурно; может быть, он чуть увлекался техническими примерами, чем заводил всех в тупик (особенно негодовала опять всё та же баба Паня), но «кричал» Валентин быстро, особо не раздумывая.

У Милы Алексеевны вести игру совсем не получилось. Глядя на цифру, ей вспоминалось только что-то личное: на ум приходили какие-то даты, связанные с событиями из её жизни, да номера палат, в которых когда-то лежали примечательные пациенты. Светлана Александровна лаконично, без единого слова, отобрала у неё мешок с бочонками и пододвинула его к бабе Пане, но та категорически отказалась «банковать», замахала руками и даже отвернулась от Зиновьевой в знак протеста. Так что, ещё два с половиной кона, поочерёдно, «ведущими» были хозяева квартиры – мать с сыном.

– А вот теперь, тащи свою ямайскую валерьянку, будем заливать обиду, – разрешила Максиму расстроенная мать, отодвигая от себя мешок с бочонками. – Это же надо…. Шесть раз подряд выиграть! Это тебе, Пашенька, по казино гастролировать надо.

Максим пошёл за заначкой, которой наступило самое время расплескаться по своему прямому назначению. Светлана Александровна собрала со стола карточки и монеты, Валентин расставил рюмочки, а Мила нарезала и разложила на тарелку остатки сыра.

– Валь, там осталось четыре сосиски, отвари их себе с Максом. И без всяких джентльменских возражений и глупостей. Мы с девушками, сегодня на диете, – распорядилась Зиновьева и с интригующей улыбкой посмотрела на соседок.

Ром был разлит по рюмкам, и Максим, не присаживаясь, произнёс:

– Я пью за эти три вечера, которые вынудили нас прижиматься друг к другу, и за все остальные вечера, чтобы они были такими же тесными. Вы можете улыбаться над этой моей сентиментальностью, но мне, правда, чертовски приятно сейчас рядом с вами находиться. А теперь скажу, вообще, что-то запутанное, – и он поднял рюмку чуть выше. – Владимирович говорит, что надо ещё размышлять и разбираться в этих обуявших нас событиях, и он прав. Но я уже понял одну вещь: всё необъяснимое, что творилось с нами в эти три дня, было для того, чтобы вполне объяснимым стало то, что происходит сейчас здесь в этой маленькой кухоньке. И пусть эта ясность останется с нами навсегда.

– Пафос, но вполне приличный, – поддержала сына Светлана Александровна, и первая поднесла рюмку к губам.

Глотки обжигающего заморского напитка были всеми сделаны, рюмки встали обратно на стол, а к тарелке с сыром потянулись руки и растащили все кусочки.

– Очень странно, – заговорила Мила, продолжая после рома сглатывать воздух, и периодически прикрывала ладонью рот, словно подталкивая внутрь крепкий ром, – а ведь никто из нас не сомневается, что завтра всё закончится. Почему так? Почему мы не допускаем какого-нибудь подвоха?

– Вы, верно, подметили, тёть Мил, – откликнулся Максим, принимая у Валентина тарелку с дымящимися сосисками. – Я услышал эту новость, сообщил её вам, а вы безоговорочно впитали эту информацию, будто указ об амнистии из уст самого главы государства. Попробуй усомниться в словах президента. А разве нам не показали власть и могущество в разы большее? Тут любой президент, хоть российский, хоть американский себя букашкой почувствует. О каком сомнении можно говорить. Лично мне туман выдал такое…, что сомневаться в его обещании, с моей стороны было бы не просто невежеством, а каким-то паразитическим хамством. Когда приведу свои мысли в порядок, я вам расскажу, какое представление мне разыграли со временем. Так что, мои дорогие, расслабьтесь и грустите, …или радуйтесь, – это кому, как угодно. Завтра перед нашими глазками предстанет обыкновенная золотая осень.