Туман

Униженный и раздавленный Михаил Анатольевич полусидел или полулежал, прислонённый плечами к дому, укрытый одеялом и даже не в силах был по-настоящему разозлиться, взбунтоваться; да, к тому же ещё и начал икать. Он устал от подобных ситуаций, в которых раз за разом оказывался за эти последние дни. Находясь на холодной земле под ржавым навесом подъезда, связанный и беспомощный, он не мог понять и вспомнить, в какой момент и когда именно он потерял связь с реальностью. Куда делся тот деловой и вполне устраивающий его мир, который вращался вокруг него, когда на нём была отглаженная тёмно-синяя форма высокого начальника.

Пальцы на руках начинали неметь, и он сделал попытку высвободить стянутые верёвкой запястья, но сил для этого не хватало. Жмыхов посмотрел на пленившего его соседа, стоящего в десяти шагах, постарался вспомнить его имя, чтобы вежливо попросить ослабить немного верёвки, но так и не вспомнил как того звать, а обращаться, типа: «Эй, товарищ, руки больно», он побоялся, косясь на безумных старух, которые копошились возле раненного молодого наглеца.

Михаил Анатольевич вспомнил, как несколько раз за ночь он просыпался при зажжённом в комнате свете, подходил к окну, и готов был кричать неизвестно кому, чтобы поскорее наступил рассвет, потому что его болезненное состояние из последних сил сдерживало внутренний дух. Но затянувшаяся ночь словно посмеивалась над ним в окне, и тогда он отхлёбывал из бутылки коньяк, чувствовал в глотке уже нежелательную противную горечь, которая застревала в горле и вновь просилась наружу. Стоя посреди комнаты и покачиваясь, он сдерживал её в себе, пытался сам себя успокоить и, когда очередная порция коньяка поднималась в атрофированный мозг, Жмыхов с трудом добирался до кровати, падал на неё и забывался в небытие.

Когда он в последний раз встал с кровати, электрическое освещение в комнате уже перемешалось со светом, доносящимся из окна, и Михаил Анатольевич как ребёнок обрадовался тому, что дожил до утра. Но, пройдя на кухню и небрежно сполоснув своё лицо над умывальником, он взглянул на окно, и ему стало тревожно и страшно. Он забеспокоился, что кровеносные сосуды в его голове начали лопаться и заливать глаза кровью. Розовый оттенок преследовал его повсюду, он присутствовал на стенах и на потолке, а ещё Михаилу Анатольевичу казалось, что раскрашенная голова гейши витает по кухне из угла в угол, заманивая его в какую-то непонятную игру.

Возвращение в комнату Жмыхову не помогло; голова гейши проследовала за ним. Тогда он увидел в коридоре торчащее из-за обувной полки древко и решил, что топор самое подходящее средство для борьбы с нечестью. Взяв в руки грозный инструмент, он ходил по квартире и неуклюжими взмахами пытался разрубить эту ненавистную летающую маску, но разрезал топором только воздух, да, пару раз досталось опять бедному шкафу, и один удар принял на себя холодильник.

Утомившись и поняв, наконец, бессмысленность своих действий, он вышел на лестничную площадку, плотно прикрыл за собой железную дверь и надеялся, что избавился от кошмара, хотя бы на время. Вдруг Михаил Анатольевич услышал внизу шум, и в подъезд вошёл неуловимый молодой мерзавец, с которого все эти кошмары и начались. Сперва Жмыхов воспринял его появление, как приближение неизбежной расправы; испугался, что этот холёный наглец идёт его бить. Словно попавшийся на месте преступления воришка, Михаил Анатольевич, прижался к стене и, закатив глаза к потолку, ждал. Но ненавистный ему парень не стал подниматься и вошёл в свою квартиру.

«Это самооборона, …обыкновенная самооборона», – шипящей змеёй заползало в голову Жмыхова успокоительное оправдание. Он крепче сжал рукоять топора, и не желал признаваться себе, что только ненависть и жажда мести толкали его на безумный поступок, которым он хотел расплатиться за унижение и страх, навсегда поселившиеся в нём из-за этого чёрта из первой квартиры. Но была ещё и какая-то надежда, невнятная суть которой состояла в том, что, уничтожив этого парня, к Михаилу Анатольевичу вернётся прежняя нормальная жизнь.

Как мы видим, ни о какой самообороне речь идти не могла, даже если бы Максим зачем-то поднялся на второй этаж. Кто-то упрекнёт меня, что я слишком увлёкся разбирательством поступка, совершённого пьяным и невменяемым человеком. Но разве последствия от такого поступка не требуют таких разъяснений? Я ни в коем случае не пытаюсь оправдать подполковника Жмыхова, просто хочется коснуться его потаённого карманчика души, который называется подсознанием. Спросите у любого алкоголика: зачем он пьёт, и он вам назовёт множество причин, почему он ведёт такой образ жизни. Допросите убийцу о его преступлении, и вы также услышите какие-нибудь мотивированные версии, но главная правда останется у них в закромах, которую они будут скрывать даже от самих себя.