Туман

– Ну, почему же…? – задумался он только теперь.

– Причин достаточно. Этот туман не сегодня, так завтра рассеется, и я сама смогу спокойно поехать и купить всё, что мне нужно, – объясняла она высокомерно и утомлённо. – А если эта белая гадость здесь поселилась навечно, вам всё равно не удастся совершить эту безумную глупость, потому что рецепт на это лекарство я вам никогда не отдам. Ваше геройство похоже на какое-то заигрывание, отвлекающее от скуки, которую нагнал на вас этот туман.

– Не скажу, что в этом тумане мне привиделась скука, Маргарита Николаевна, – возражал он чуть обиженно. – Вы, знаете, я не философ, но хочу вам заметить, что причины-то вы назвали, по которым я не смогу доставить вам лекарство, но они блекнут по сравнению с поводом.

– Поводом? – удивилась она.

– Да, поводом, который вы сами же мне дали перед этим, – продолжал он грустновато и расстроенный: – Если дело будет касаться вашей жизни, то я придумаю какой-нибудь способ раздобыть этот препарат в любых условиях и без рецепта. Поверьте, Маргарита Николаевна, в экстремальной ситуации ум находит нужное решение, если душа даёт ему поддержку. Вы, действительно, взволновали меня этим лекарством, и я готов буду его найти, или придумаю каким образом доставить вас до больницы. Я заявляю вам это от чистого сердца, а вы обвиняете меня не известно в чём.

Маргарита смутилась и не смогла скрыть своего волнения. Глаза её забегали по Валентину от головы до ботинок, нижняя губа задрожала, пальцы вцепились в плед, и она вскрикнула:

– Не стройте из себя святошу! Я вам не девочка. Пережила и испытала всякого… побольше вас. И вы меня не переубедите меня в том, что человек способен что-то сделать для другого просто так; ничего не ожидая взамен. Тем более что мы с вами посторонние друг другу люди.

Валентин не ожидал такого нервного срыва от неё и потому как-то замешкался, не зная, что сказать, …как убедить её в своей искренности, когда она так резко заявила, что ни в каких чужих убеждениях не нуждается.

Маргарита заметила смущение соседа и решила, что попала в цель, что раскусила его похотливые намерения, а потому дополнила себя, уже спокойнее и вызывающе:

– Я тоже не философ, но в поводах разбираюсь не хуже вас. Заглянуть вечерком к одинокой женщине и попросить книгу – это пустячок – для вас вроде как зацепочка к чему-то там…, о чём я и думать не желаю. Для меня это повод, извините, с душком. Знайте, дверь я вам больше не открою.

Валентин стоял ошарашенный, но всё же нашёлся для приличного ответа.

– Это ваше право, но хотя бы тогда отзывайтесь за дверью. Это же вас не затруднит и ни к чему не обязывает, – попросил он и добавил: – А насчёт книги, вы не правы. У меня, к сожалению, мало литературы, и вся она уже неоднократно мной прочитана. Я бы не отказался, допустим, от какой-нибудь русской классики. И повод с последствиями…, о котором вы сказали. Это не повод. Возможно, это лишь маленький предлог, чтобы немного пообщаться с вами, когда я буду не брать, а возвращать вам книгу.

– Вы красиво говорите, но ваша правильность настолько приторная, что я сомневаюсь в вашей искренности, – сказала Потёмкина уставшим голосом и снисходительно спросила: – Так вам принести книгу? И какую?

Егоров воспринял это предложение похожее на подачку, как некое снисхождение к нему, но от книги отказался:

– Давайте перенесём это на потом, когда я всё-таки окажу вам хоть какую-то маленькую пользу, и вы поймёте, что она бескорыстная.

– Как хотите, – бросила она, и уже закрывала дверь, но в последний момент остановилась, посмотрела на него с задумчивым интересом и утвердительно произнесла: – И всё же вы из-за скуки постучались ко мне. В доме ведь остались одни бабки, а вашего молодого друга увезла вчера милиция, вот вы и заявились ко мне.

Валентина Владимировича прямо-таки всего покоробило от этого грубого и неуместного выражения: «бабки». Бабу Паню ещё можно было как-то отнести к этой презрительной номинации, поскольку Потёмкина (естественно, что безмолвно), её недолюбливала и встречалась с ней чаще других, живя в одном подъезде. Но как можно отнести интеллигентную, даже немного величественную Светлану Александровну к «бабке», не говоря уже про достаточно молодую ещё Милу, он не понимал. Егоров решил, что какая-то неразборчивая злость правит Маргаритой, вот она и сгребает всех соседок под одну гребёнку. Но разбираться с этим он не стал, а сказал про Максима:

– Моего друга отпустили, и сейчас он находится в доме, вместе со своей матерью – очень прекрасной женщиной.