Туман

– Не знаю, стоит ли вам говорить, Валентин Владимирович, но мне абсолютно не хочется со всеми ими даже секунды общаться, – заговорила она, прислонившись виском к дверному косяку, держась обеими руками за дверь. – Для меня вы, как бы исключение, из этой маленькой своры изгнанных людей. Я вижу, что вы несчастны, но вы бахвалитесь этим, тлеете показным благополучием, …какую-то свою уверенность стелите перед ними, а они – просто жалкий сброд. Вы не примите это за высокомерие, потому что я сама – жалкая тварь. Но я такая с самого рождения, …меня «замешали» такой и выбросили в эту помойку жизни, как забракованную заготовку, а они-то сами себя превратили в мусор. Сильные личности, которые стремятся к совершенству, давно съехали отсюда, а этим оставшимся здесь я никогда не поверю, что они в своём ничтожестве могут сохранять, как вы говорите, какую-то бескорыстность. Да, они все пропитаны злорадством, мелкой ненавистью, и не только ко мне, но и друг к другу.

Егоров был шокирован этой короткой исповедью. Он понял, насколько Маргарита была психологически больна. Она совершенно не видела тех, о ком говорила; она видела только себя в этих выдуманных злых образах. Валентин понимал, что возражать ей нужно очень осторожно. «А лучше, вообще не возражать, – подумал он. – Но, нет. Она умна, чтобы играть с ней в поддавки; заметит сразу же, и тогда я превращусь для неё в подлую лицемерную крысу».

– Вы должны, хотя бы изредка, открывать мне дверь, Маргарита Николаевна, – заговорил он, стараясь вытравить из своего голоса любые нотки, напоминающие сострадание. – Я клянусь, что не переступлю порога вашей квартиры, и мы будем, хотя бы понемногу разговаривать, как сейчас, на площадке. Вы затрагиваете интересные темы, и поверьте, мне хочется обсудить их вместе с вами. Простите за мои нагловатые выводы, но мне показалось, что вы также не без интереса со мной сейчас общались.

– Да, вы правы, – согласилась она и, раскрыв пошире дверь, продолжала: – Мне сейчас даже обидно, что вы не постучались ко мне часом ранее, когда на стекле моего окна появился странный лёд. Мне очень хотелось с кем-нибудь поделиться этим явлением, но о вас, извините, я даже не подумала тогда.

– Что за лед?! Расскажите, как всё было, – настаивал возбудившийся вдруг Валентин Владимирович, и по его «вспышке» Потёмкина поняла, что фокусы со льдом были продемонстрированы не только ей одной.

– Я подышала на стекло, а оно замёрзло, …только с другой стороны, – скупясь на эмоции, поделилась она и спросила: – Ваши окна что, тоже замерзали?

– Нет…, – задумался Валентин, представляя себе картинку из короткого её высказывания, и невольно произнёс чепуху: – У нас льдинки были на трусах.

В расширенных глазах Маргариты Николаевны не было ни иронии, ни возмущения; они недоумённо оценивали Егорова, и когда он понял, что сказал чушь, поспешил исправиться:

– …На белье, что мы сняли во дворе, была надпись из такого… крупного в хрусталиках инея.

– У вас есть предположение, кто может так над нами подшучивать? – спросила она с невозмутимым спокойствием.

– Пока нет, – обречённо ответил он.

– А голос вы тоже слышали? – ввела она этим вопросом Валентина в какую-то лёгкую агонию.

– Не…, нет. …Никакого голоса, – неуверенно ответил Егоров, упорно пытаясь вспомнить то, чего точно не было, и поинтересовался: – А что за голос? Что вам сказали?

– Нет, так нет, – махнула она рукой в сторону. – Значит, мне показалось. И не пытайте меня. Я знаю, что вы и без того все здесь держите меня за ненормальную.

– Лично я так никогда не думал, – оправдывался он.

– Ах, зачем вы сейчас врёте?! – внезапно взорвалась Потёмкина. – Вам по природе нельзя этого делать. У вас на лице всё написано.

– Маргарита…, – пытался успокоить её Валентин, но она вскрикнула:

– Оставьте меня! Не лезьте!

И хлопнула дверью.

С минуту Егоров простоял на площадке возле её двери разочарованный тем, что допустил оплошность, и нужный разговор так внезапно прекратился. Он медленно направился к своей квартире, но вдруг развернулся, опять подошёл к её двери и громко произнёс:

– Маргарита Николаевна! Если опять что-нибудь необычное с вами случится, вы обязательно позовите меня. Моя дверь не заперта.

Разумеется, никакого отклика не последовало, и Валентин обратил внимание, как внизу что-то колыхнулось, пискнул предательский скрип, и шёпотом прикрылась дверь. Любопытная баба Паня всё слышала, но это нисколько не смутило Егорова. Он проявил естественное беспокойство о соседке, которая, пусть по-своему и дикарка, но она же остаётся при этом хрупкой, беззащитная и несчастной женщиной. И любопытство бабы Пани он так же считал естественным в этой ситуации.