Туман

Сразу же прогремел мощный взрыв и, как по команде стрельба посыпалась со всех сторон. Максим со страху нечаянно вырвал ржавый подоконник с ближайшего окна, и прикрывал им прижавшуюся к нему мать. Баба Паня как подкошенная рухнула на колени и принялась читать единственную выученную наизусть молитву «Отче наш». Егоров опять пригнулся и заслонил собой Милу Алексеевну, которая громко вскрикнула один раз и притихла.

От взрывов отчаянным капризным звоном дребезжали стёкла, и сквозь нахлынувший ужас Валентин успел удивиться, почему они так стойко выносят этот кошмар и не вылетают.

Ураганным воплем налетал гул свирепых моторов, и скрипящим стоном залязгала где-то рядом сталь гусениц. Бушующий в тумане огромный пожар ослеплял глаза. Из-за гари стало нечем дышать. Адский жар подступал к дому, и Максиму казалось, что курточка на нём уже тлеет. Тогда он отбросил в сторону бесполезную железяку, сорвал с себя куртку и ещё сильнее прижал к себе мать, считая, что это последние мгновения их жизни.

Сквозь грохот послышались, раздирающие душу истошные человеческие крики и вопли. Где-то вдалеке пронеслась иностранная брань, а совсем близко, разлетался смачный и пронзительный русский мат. Огненный, стреляющий и взрывающийся, грохочущий и орущий в агонии громадный ком наваливался на дом.

– Владимирович! Ты был мне поистине единственным настоящим другом! – кричал нервно Максим, пытаясь, таким образом, всех подбодрить. – Тёть Мил! Вы самая добрая женщина из всех, кого я знал!

– Идиот! Ползи, закрывай свой ящик Пандоры, – прозвучало ему послание от бабы Пани, и Валентин почувствовал, как Мила под ним хихикнула.

Сколько по времени продолжался этот военный кошмар, потом однозначно определить не сможет никто. Светлана Александровна, например, ограничила этот невидимый бой тремя минутами, а Валентин Владимирович утверждал, что этот ужас длился не меньше получаса. Но это, всего лишь, отвлечённый и успокоительный ракурс на будущее, чтобы читатель знал, что никто из пяти присутствующих возле этого сражения не погиб. Но вернёмся к событию.

Поблизости в очередной раз что-то жахнуло, и ожесточённо застрочили автоматы. Потом, вонзающейся стальной иглой прямо в мозг, сверху падал вой пикирующего самолёта… и взрыв. Хлопок, другой и как будто стало ещё ярче. Невыносимая жара с гарью сожрали весь воздух. Пронёсся какой-то истерзанный мучительной болью стон. Выстрелы. Взрыв. Раздался протяжный детский плач и завывания убитой горем женщины. На верху что-то щёлкнуло, с тихим звоном брякнуло, и из окна второго этажа дома вылетели отчаянные фразы, похожие на крики раненой птицы:

– Прекратите! Они же там поубивают друг друга! Зачем вы это сделали?!

Последний кричащий вопрос от Маргариты Потёмкиной был, вроде как, упрёком соседям. Невозможно описать, что творилось у неё в душе, и в каком состоянии пребывал её разум (а впрочем, и у всех остальных разум давал сбой) от этого убийственного, горящего и орущего шара войны. Маргарита не понимала, откуда у неё взялся этот порыв: открыть окно и кричать. Наверное, оттуда же, откуда и эти необдуманные, абсолютно неподготовленные слова, вырвавшиеся из неё каким-то отчаянным экспромтом.

Случайность это была, или нет, но после её крика смертоносная «музыка» боя вроде притихла, и зарево немного умерилось, да и жар как будто спал. На Валентина Егорова это подействовало некой встряской. Шальная мысль засела в его голове, а зачал эту мысль вопрос Маргариты: «Зачем вы это сделали?», а до этого, высказывание бабы Пани насчёт ящика Пандоры. Не зная, откуда у него взялась, прежде всего, сила духа, а уже потом физические силы, но он схватил конец верёвки, натянул на голову куртку и бросился к полыхающей дьявольским огнём беседке. Ни секунды не раздумывая, Максим подобрал с земли ускользающую верёвку и также поглотился в мутном оранжевом зареве. Мила со Светланой Александровной переглянулись и, не издав ни звука, обе схватились за верёвку, держа её в натяжении.

Взрывы прекратились, и рёв моторов заглох, но выстрелы продолжали звучать. Валентин приближался к пожарищу, не встретив никого и ничего на своём пути. Пламя начинало реально подпаливать его выставленную вперёд руку, а он думал: – «Это война не может быть настоящей. С чего бы, вдруг, ей здесь взяться? А значит, и пули эти мне не могут причинить никакого вреда. Но что же это тогда такое на самом деле?!». Этот вопрос просто разрывал его разум на части.

Он коснулся рукой горящей головешки и вскрикнул. Почти сразу же в него врезался Максим.

– Ты хоть что-нибудь сказал бы, когда побежал, – упрекнул он сумасбродного старшего товарища.

– А ты считаешь, что есть время для разговоров? – потирая обожжённую руку, отозвался Егоров.

– И как мы это тушить будем? – спросил Максим, но его вопрос остался без ответа.

Валентин снял с себя куртку, обмотал ею руку и выдернул из кострища горящую доску, а потом принялся обречённой на гибель одеждой сбивать пламя.

Макс вспомнил про свою куртку, оставшуюся возле дома и со вздохом сожаления стащил с себя рубашку, обрывая при этом на ней пуговицы.