Туман

Светлана Александровна пекла оладьи, а Максим брился там же на кухне, выставив на подоконник маленькое зеркало и кружку с водой, в которой периодически ополаскивал бритву, когда Валентин Егоров постучал в стекло.

– Валя заходите. Будем пить кофе с оладьями, – обратилась Зиновьева громко к окну.

Максим подозрительно посмотрел на мать, потом на Владимировича в тумане за окном, провёл между ними мысленную черту, понял, что увидеть соседа она никак не могла, и решил подшутить:

– Это баба Паня.

– Пашенька, если и заходит, то через дверь и без стука с одним единственным приветствием: «Это я», – популярно объяснила она.

– А… прокажённая из тринадцатой квартиры? – не сдавался Максим.

– Хватит дурачиться, и зови друга на завтрак, – приказала мать. – Чего он там скребётся? А если бы там сейчас стояла Маргарита, ты бы подскочил до потолка, или проглотил бы бритву, – прибавила язвительно она.

– Владимирович, заходи! Тебя опознали! – крикнул Максим через стекло.

Валентин потому там за окном мялся, что хотел вначале вызвать одного Максима во двор, чтобы рассказать ему об ужасной новости и обсудить с ним, что делать дальше. Но весёлый настрой молодого друга, вызвал в Егорове здравое мышление. «Чего шушукаться. Не будем же мы скрывать смерть Маргариты от женщин, – посчитал он. – Надеюсь, что Милы там нет, а Светлана Александровна в таком деле, даже полезнее Макса будет».

– Хорошо, захожу, – глухо отозвался он снаружи.

Вздохнула дверь, и появился Валентин. Он не стал проходить, а остановился на пороге кухни, виновато поглядывая то на Макса, то на Светлану Александровну. Максим оторвался от процедуры бритья, посмотрел внимательно на соседа и по восковой бледности на его лице предположил, что тот не совсем здоров (о чём-либо другом Зиновьев думать боялся).

– Владимирович, на тебе лица нет, – по-дружески обеспокоился он, продолжая свой весёлый настрой, как некую форму защиты от дурных известий. – Ты что, так и не смог заснуть?

Виноватость в глазах Валентина сменилась глубоким огорчением и, глядя на окно, он произнёс:

– Маргарита покончила с собой.

Бритва с бульканьем и звоном опустилась в кружку, а сковорода со скрежетом переместилась по плите на свободную от огня конфорку.

Сложно описывать создавшуюся паузу, да и не стоит её тревожить какими-нибудь неуместными деталями. Даже бестактно с моей стороны отмечать, что смерть Маргариты вонзилась иглой в сердце Светланы Александровны и её сына и теперь проникалась дольше во внутрь, где сама решала, что делать с каждым из них. А Максим уже успел укорить себя за недавно произнесённое им понятие: «прокажённая».

Так устроено, что почти у любого получившего горестное извещение о гибели знакомого человека, тут же возникает живой образ покойного. Зачастую, многим он видится на светлом фоне с приветливым выражением на лице и движениями, как будто восхваляющими жизнь. К Маргарите Потёмкиной, конечно, тяжело подходил подобный солнечный фон, но каждый из троих, находившихся на кухне, всё же вспомнил сейчас её случайно выскользнувшую улыбку, когда Маргарита утром, торопясь на автобусную остановку, случайно сталкивалась с кем-нибудь из соседей. Пусть эта улыбка была натужная, не совсем приветственная и, безусловно, редкая на лице этой женщины, …но она была, и сейчас хранилась в памяти тех людей, которые всегда были безразличны Маргарите.

– Милу пока будить не надо, – сказала с заметной горечью в горле, но по-деловому спокойно Светлана Александровна. – Я ей вчера лошадиную дозу «успокоительного» дала.

– А муж её вернулся? – постарался переключить свои мысли Валентин.

– Не знаю. В подъезд, во всяком случае, никто не заходил, – ответила мрачная Светлана Александровна.

Максим всё же заставил себя добриться, убрал причиндалы с подоконника в навесной шкаф и, подсаживаясь к столу, спросил рассудительно, но чувствовалось, что его деловитость какая-то нарочно искусственная, словно пробивается через силу:

– А ты уверен, что она сама…?

– После вчерашнего вечера, …нет, – откровенно признался Валентин. – А в реальности всё выглядит, как умышленное отравление. Таблетки все вскрыты, пустая бутылка из-под уксуса на полу.

– Какой ужас, – передёрнулась в плечах Зиновьева, стоя у плиты и дожаривая оладья.

– Жутко и очень жалко. А главное, что совсем не вовремя, – продолжал Максим рассуждать в своей искусственной манере, будто подражал спокойствию своей матери. – Но обстановка, в которой мы оказались, сама просит нас послать к чёрту всякие законности. Предлагаю поступить по-человечески и похоронить её сегодня же возле нашего дома. Она была нашей соседкой и, насколько я знаю, кроме нас у неё никого нет.

– А когда туман уйдёт, представляешь, какая заваруха по этому поводу начнётся? – высказал разумное предостережение Егоров.

Максим навалился локтями над столом, руками придерживал голову и смотрел на скатерть, а потом сказал уверенно: