Туман

– Похороним, Владимирович. Наведём в квартире идеальный порядок, и скажем, что с позавчерашнего дня её не видели. Пусть для всех этих ментов она остаётся живой. Пусть числится…, как там у них…, пропавшей без вести. Ничего, подымут, наконец, свои задницы и начнут искать женщину, которая и при жизни была призраком. Хотя, если честно, я уверен, что у них и дела до неё не будет.

Максим по своему обыкновению начал заводиться, стукнул ладонью по столу (больше от переживания за смерть Маргариты) и говорил дальше:

– Я понимаю, Владимирович, твои переживания, и во многом ты прав, насчёт осторожности. Но в этом мире, поверь моему молодому опыту, нет никакого дела до мёртвых. Мертвецы для них, … для этих правителей жизни, это только повод, чтобы живым пупки накручивать. Ради этого занятия они и покойника готовы из могилы вытащить. Но мне уже плевать на них. Мне уже давно всё хочется делать наперекор их далеко не здравому смыслу. И не оставим же мы её, вот так…, лежать в доме, – уже более спокойно закончил он.

– Где хоронить будем? – спокойно спросил Валентин, дождавшись, когда Максим окончательно успокоится.

– Давай возле леса, за беседкой, – небрежно предложил он, – чего далеко ходить.

Светлана Александровна поставила на стол заварочный чайник и большую тарелку с оладьями.

– Валентин, ты долго будешь там стоять в дверях, как не родной? – пригласила она, таким образом, Егорова к столу.

– Спасибо, Светлана Александровна, но я уже завтракал, …а сейчас, ну, просто, не могу, – измученным голосом отказался он.

Она с искренним сочувствием посмотрела на него и предложила:

– Может быть, тогда водочки?

Валентин задумался над этим, как над серьёзной задачей, прищурил один глаз, процедил сквозь зубы воздух, словно успокаивал зубную боль и сказал:

– А вы знаете, наверное, это сейчас даже полезно. Но только, если Максим мне составит компанию.

– Наливай мать, – бодро отозвался тот. – Хоть я всегда и считал это пошлостью, но помянем несчастную Маргариту Николаевну.

Мила Алексеевна спала всю ночь крепко, но проснулась от острой головной боли и первым делом обошла квартиру в поисках мужа. Не найдя никаких признаков его ночного присутствия, она достала из шкафчика аптечку и трясущимися руками выковыряла из упаковки две таблетки цитрамона. Запила лекарство водой и подошла к окну, хотя смотреть в него не имело никакого удовольствия и смысла. Но пульсирующая боль начала потихоньку отпускать, когда она бессмысленно рассматривала «белую вату» за окном. Все вчерашние события вспомнились ей с необычайной ясностью, но почему-то сейчас в ней было только одно беспокойство: «Где её Пётр?».

Самое интересное, что если капнуть, так сказать, поглубже Милу Алексеевну, то можно увидеть, что переживания эти были ненатуральными, а выглядели какими-то въевшимися в самое мясо занозами ещё с давних времён. Сейчас эти переживания больше походили на её ответственность за мужа перед сыновьями и внуками. Чтобы скрыть в себе эту бестолковую истину, она без всякой конкретики на особый и сложный (как ей казалось) характер Петра, думала о муже просто, как о живом существе. Мила представила себе, что он не у соседа напротив, а, действительно, заблудился в этом тумане, как-то переночевал в нём, и сейчас сидит в нём на мокрой земле голодный, замёрзший, несчастный и проклинает всё на свете, возможно даже и её. Под это, доводящее её до слёз представление, ей вдруг вспомнилось вчерашнее высказывание: «Будем считать, что выбор сделан».

«Какой выбор? – залепетали её мысли, когда она массировала пальчиками виски. – Никакого выбора я не делала. Разве так выбирается? Что происходит? Как так можно? Человек – это не трусы, …он живой! Даже обычную тряпку нельзя просто так взять и выкинуть, всё равно она может в хозяйстве пригодиться, а сейчас меня заставляют не переживать за человека, с которым я прожила всю жизнь».

Опять же, эта последняя мысль напоминала больше оправдание, в котором не было искреннего мотива, и Мила душой это знала.

Вдруг ей вспомнились слова цыганки, с которой она встретилась позавчера на автовокзале. Та ведь ей обещала какую-то белую пустоту, ещё страх и отчаяние. А ведь всё как будто сбывается! Вспомнила описанный на словах рисунок мальчика Ромы, где она с Петей стоит возле розового дома и обещание цыганки, что всё будет хорошо.

– Всё будет хорошо. …Всё будет хорошо, – повторяла Мила, заходив по кухне от окна к раковине и обратно. – Пусть я буду доверчивой дурой и поверю в счастливый конец. Всё будет хорошо. Нельзя накручивать себя этим кошмаром.

Валентин шёл к себе в квартиру за лопатой и встретился в подъезде с бабой Паней. Он отметил для себя, что сегодня его соседка выглядит иначе и по-особенному. Меньше сутулится, вместо телогрейки надела чёрное межсезонное пальто, а на голове новый тёмно-синий платок с невзрачными бледными мелкими цветочками.

– Как спалось, баб Пань? – угрюмо спросил Валентин.

– Не очень, – также сурово буркнула она.

– Понимаю, – со вздохом произнёс он и хотел её обойти, но она придержала его за руку.