Туман

И именно к нему, затворнику-эрудиту, опасающемуся женщин в жизни и в отместку сделавшему их предметом своих книжных изысканий, Аугусто отправился за советом.

Он толком даже не успел объяснить, зачем пришел, как хозяин его перебил:

– Мой бедный сеньор Перес, от души вам сочувствую! Вы решили изучать женщин? Непростая задача.

– Однако вы их изучаете!

– Иду на жертвы. Да-да, незримый глазу, скрупулезный, молчаливый труд – вот чем я живу… Вам известно, что я скромный работник умственного труда, собираю и привожу в порядок знания, дабы моим последователям было проще ими пользоваться. Творчество всегда коллективно, индивидуальное не бывает долговечным.

– А как же шедевры гениев? «Божественная комедия», «Энеида», трагедии Шекспира, полотна Веласкеса…

– Они все – более коллективный труд, чем считается. К примеру, над изданием «Божественной комедии» работал целый…

– Да-да, я слышал.

– Насчет Веласкеса… Кстати, вы не знакомы с монографией Жюсти?

В глазах Антолина главная и едва ли не единственная ценность шедевров человеческого гения заключается в том, что они послужили поводом для создания критической статьи или чего-нибудь в этом роде. Великие живописцы, поэты, композиторы, историки и философы были рождены на свет затем, чтобы какой-нибудь знаток составил их жизнеописание, а критик – откомментировал произведения. Никакое изречение великого писателя ничего не стоит, пока эрудит не процитирует его со ссылкой на название, издание и номер страницы. Разговоры о трудовой солидарности и сотворчестве маскируют зависть и бездарность. Папарригопулос относился к тем комментаторам Гомера, которые, если бы сам Гомер воскрес и с пением ворвался к ним в кабинет, вытолкали бы его взашей, чтобы он не мешал им корпеть над мертвыми текстами его же собственного авторства в поисках очередного апакса.

– Так что же вы думаете о женской психологии? – спросил его Аугусто.

– Вопрос настолько широкий, всеохватный и абстрактный, что для скромного исследователя вроде меня в нем нет смысла. Не будучи гением, дружище Перес, да и не стремясь им быть, я…

– Не стремясь быть гением?

– Именно. Дурное дело нехитрое… В общем, ваш вопрос для меня неточен и лишен смысла. Чтобы ответить на него, требуется…

– Точно-точно, припоминаю одного вашего коллегу, который написал книгу о психологии испанского народа. Он сам испанец и живет в испанской среде, но не придумал ничего лучшего, чем всю книгу цитировать тех и этих, приложив библиографию.

– О, библиография…

– Нет, пожалуйста, не продолжайте, дорогой Папарригопулос. Лучше скажите мне, что конкретно вам известно о психологии женщин.

– Сформулируем начальный вопрос. Есть ли у женщины душа?

«Интересно, а у него самого душа есть?» – подумал Аугусто.

– Ладно. В таком случае, как по-вашему, что у женщин вместо души?

– А вы обещаете, дружище Перес, никому не рассказывать то, что я сейчас скажу? Впрочем, вы же не эрудит.

– Что вы имеете в виду?

– Что вы не из тех людей, которые головы украсть у человека последнюю услышанную мысль и выдать за свою.

– Такие тоже бывают?

– Да, дружище Перес. Каждый эрудит вор в душе, это я вам как эрудит говорю. Наше ремесло – перехватывать друг у друга маленькие находки, перепроверять их и бояться, как бы кто не опередил.

– Это как раз понятно: хозяин склада тщательней охраняет товар, чем хозяин завода. Воду хранят в колодце, не в роднике.

– Пожалуй. Так вот, раз уж вы не эрудит и обещали сохранить мой секрет, пока я сам его не обнародую, то я поделюсь с вами тем, что отыскал у одного малоизвестного голландского автора семнадцатого века, – прелюбопытнейшей гипотезой о женской душе.

– Я заинтригован.

– Он пишет – разумеется, на латыни – что, если каждый мужчина обладает отдельной душой, то у женщин душа одна на всех, коллективная. Наподобие деятельного разума у Аверроэса. Он также замечает, что женщины различаются эмоциями, мыслями и манерой любить исключительно в силу физических различий, обусловленных происхождением, климатом, питанием и т. п. Потому различиями этими можно пренебречь. Женщины, пишет этот автор, похожи между собой куда больше, чем мужчины, и причина в том, что все они на самом деле – одна-единственная женщина.

– Теперь мне ясно, дорогой Папарригопулос, почему, не успев влюбиться в одну женщину, я тут же ощутил, что влюблен во всех сразу.

– Разумеется! А еще этот в высшей степени интересный и почти неизвестный мыслитель говорит, что в женщине куда больше индивидуальности, но гораздо меньше личности, чем в мужчине. То есть любая женщина ощущает себя несравнимо более индивидуальной, чем любой мужчина, однако внутреннего наполнения там меньше.

– Вроде бы понимаю…

– Поэтому, дружище Перес, неважно, одну женщину изучать или нескольких. Сложней всерьез погрузиться в изучение избранницы.

– А может, лучше взять для сравнения двух или более женщин? Сейчас компаративистика в моде.

– Наука зиждется на сравнении, согласен. Но женщин бессмысленно сравнивать. Кто познал одну, познал всех. Познал Женщину. К тому же, как вы знаете, выигрывая в охватах, проигрываешь в глубине.