Туман

– Цинизм – не порнография. Мои сцены на грани фола нужны, только чтобы пробудить воображение и заставить читателя взглянуть на реальность более глубоким взглядом. Они… педагогичны. Именно так!

– И малость абсурдны.

– Не отрицаю. Мне нравится буффонада.

– Она только на поверхности веселая. По сути мрачная.

– За то я ее и люблю. Юмор мне по душе черный, остроты мрачные. Пустой смех меня всегда раздражает, пугает даже. Смех – это предвосхищение трагедии.

– Ну, а по мне так буффонада отвратна.

– Дело в том, что ты одинок, Аугусто. Пойми меня правильно, ты очень одинок. Я пишу, как пишу, в терапевтических целях. Нет, мне нравится сам процесс, конечно, и если моя буффонада развлечет читателей, я сочту это достойной наградой. Но если она поможет мне излечить одинокого человека вроде тебя, одинокого вдвойне…

– Вдвойне?

– Да, ты одинок и душой, и телом.

– Кстати, Виктор…

– Можешь не говорить, я уже понял. Ты хочешь посоветоваться насчет своего душевного состояния. В последнее время тебя не покидает тревога. Угадал?

– Да.

– Ну так вот, Аугусто, женись, не откладывая.

– На которой?

– А, так и больше одной?

– Как, ты и это угадал?

– Это было несложно. Спроси ты: «На ком?», я предположил бы, что вряд ли их у тебя несколько, а может, и одной нет. Однако вопрос «на которой?» подразумевает выбор из двух, четырех, десяти, энной суммы.

– Все так.

– Женись. Женись на любой из энного количества женщин, в которых ты влюблен. На первой попавшейся. И не задумывайся особо. Видишь, я женился наобум. Точнее, нас просто поженили.

– Я сейчас ставлю эксперименты по женской психологии.

– Единственный психологической эксперимент с участием женщины – это брак. Иначе женскую психологию не понять. Брак – вот экспериментальная лаборатория по женской психологии.

– Но ведь это необратимо.

– Всякий настоящий эксперимент необратим. Кто ставить опыт, не сжигая мостов, тот не получит достоверный результат. Не верь хирургу, если он не ампутировал какой-нибудь орган самому себе, и психиатру, если он не чокнутый. В общем, интересуешься психологией – женись.

– Значит, холостяки…

– У холостяков никакой психологии нет, у них вместо нее метафизика, то есть нечто потустороннее по отношению к естественному и физическому.

– А это как?

– А это как с тобой.

– Я впадаю в метафизику? Виктор, дорогой мой, я не просто не нахожусь по ту сторону естественного, я и до него-то самого еще не добрался.

– Это одно и то же.

– Как?

– По ту сторону естественного лежит то же самое, что по эту. Быть по ту сторону пространства означает то же самое, что быть по эту сторону. Вот у нас линия. – Виктор начертил ее на бумаге. – Если продолжать ее в обе стороны до бесконечности, концы ее пересекутся где-то в бесконечности, где все взаимосвязано. Любая прямая – это кривая, отрезок окружности с бесконечным радиусом. Замыкается она в бесконечности. Значит, это одно и тоже – быть по ту или по эту сторону естественного. Прояснилось?

– Нет, не прояснилось. Темно.

– Ну, раз темно, так женись.

– Меня обуревают сомнения!

– Тем лучше, мой маленький Гамлет, тем лучше. Ты сомневаешься, значит, мыслишь. Ты мыслишь, значит, существуешь.

– Да, сомневаться и значит мыслить.

– А мыслить значит сомневаться. Вера, знание и воображение сомнений не предполагают. Сомнение для них даже губительно. А вот мыслить, не сомневаясь, невозможно. Веру и знание, которые неподвижны, непоколебимы и мертвы, сомнение превращает в мысль, которая динамична, изменчива и жива.

– А воображение?

– Оно допускает долю сомнений. Я сомневаюсь, когда заставляю героев своего рамана действовать или говорить определенным образом. А потом сомневаюсь, хорошо ли вышло, не нарушает ли тот или иной поступок логики характеров. Но это преодолимо. Да, воображение – род мысли, и сомнение с ним совместимо.

Пока Аугусто и Виктор вели свою раманную беседу, я, автор рамана, который ты, читатель, сейчас держишь в руках, таинственно усмехался, глядя, как герои моего рамана защищают меня и находят оправдания моим приемам. Я говорил себе: «Бедные, им невдомек, что они просто ищут оправдание тому, как я с ним поступаю. Когда человек ищет оправдание себе, он оправдывает Бога. А для этих несчастных раманных чудаков я бог и есть».

XXVI

Аугусто отправился к Эухении, намереваясь поставить психологический эксперимент, последний и решающий, хотя очень боялся быть отвергнутым. Они столкнулись на лестнице: она спускалась к выходу, а он поднимался ей навстречу.

– Вы к нам, дон Аугусто?

– К вам. Но раз вы уходите, зайду в другой раз.

– Зачем же? Дядя дома.

– Мне надо поговорить с вами, а не с дядей. Перенесем разговор на другой раз.

– Нет, давайте вернемся. Не стоит откладывать.

– Но если ваш дядя дома…

– Так он же анархист! Мы его не позовем.

И она увела Аугусто наверх. Бедный, он воображал себя естествоиспытателем, а в итоге ощутил себя подопытной лягушкой.

В гостиной они оказались наедине. Эухения спросила, даже не сняв шляпы и плаща:

– Что же вы мне хотели сказать?

– Ну, дело в том… – забормотал Аугусто. – Дело в том…

– Да в чем?