Туман

– Я не могу успокоиться, Эухения, я сто раз мысленно возвращался к нашему прошлому разговору и не могу смириться с его итогом, несмотря ни на что. Нет, решительно не могу с этим смириться!

– С чем именно?

– А вот с тем самым, Эухения!

– С чем?

– С тем, что мы будем всего лишь друзьями.

– А вам мало быть всего лишь друзьями, дон Аугусто? Вам хочется, чтобы мы ими не были?

– Нет, Эухения, вовсе не этого мне хочется.

– А чего?

– Ради бога, не мучайте меня.

– Вы сами себя мучаете.

– Я не могу смириться!

– Чего же вы хотите?

– Чтобы мы стали мужем и женой!

– Ну хватит. Прошлое миновало.

– Чтобы миновать, надо сперва начаться.

– Вы же мне обещали…

– Я не соображал, что несу.

– А та… Росарио?

– Эухения, умоляю, не напоминай! Забудь о Росарио!

Тогда она сняла шляпку, бросила ее на столик, села сама и сказала, неторопливо и почти торжественно:

– Хорошо, Аугусто. В конечном счете, ты всего лишь мужчина. Ты считаешь, что слово держать необязательно. Тогда и я, всего лишь женщина, держать его не буду. Заодно спасу тебя от Росарио и ей подобных охотниц. Чего не смогли сделать ни благодарность за бескорыстную щедрость, ни отчаяние от расставания с Маурисио – я тебе душу открываю, как видишь, – то смогло сделать сострадание. Да, Аугусто, мне тебя очень-очень жаль!

С этими словами она легонько коснулась его коленки правой рукой.

– Эухения! – Он раскрыл ей объятия, однако она увернулась.

– Поосторожней!

– Но ведь в прошлый раз…

– Это совсем другое дело!

«Похоже, лягушка тут я», – подумал экспериментатор от психологии.

– Да, – продолжала Эухения, – другу еще можно позволить некоторые вольности, только не… жениху!

– Я не понимаю.

– Объясню, когда поженимся, Аугусто. А пока держи себя в руках, ладно?

«Ну вот и все», – подумал Аугусто, ощутив себя настоящей подопытной лягушкой.

– Надо позвать дядю, – сказала Эухения, вставая.

– Зачем?

– Как зачем? Сообщить ему, что мы женимся!

– Правильно, – понуро отозвался Аугусто.

Минуту спустя она вернулась, сопровождаемая доном Фермином.

– Дядюшка, – сказала Эухения, – послушайте. Вот перед вами дон Аугусто Перес. Он попросил моей руки, и я приняла его предложение.

– Замечательно, великолепно! – вскричал дон Фермин. – Иди сюда, дочка, дай обниму тебя! Замечательно!

– Вас так восхитило наше решение пожениться?

– Нет! Меня восхитило, удивило, покорило то, что вы решили все сами, без посредников… Да здравствует анархия! Как жаль, что вам нельзя будет заключить брак без того, чтобы обратиться к властям. Разумеется, в душе их презирая! Pro formula[10], только prо formula. Я уверен, что вы уже видите себя мужем и женой. На крайний случай я обвенчаю вас сам, именем бога анархии! Этого достаточно. Замечательно! Замечательно! Дон Аугусто, с этого момент наш дом – ваш дом.

– С этого момента?

– Да, верно, здесь всегда вас принимали как родного. Мой дом… Мой? Дом, где я живу, всегда был вашим, как и всех моих братьев, но с этого момента… Понимаете?

– Да, дядя, он понимает.

Тут в дверь позвонили, и Эухения воскликнула:

– Тетя!

Не успев войти в гостиную, тетя воскликнула:

– Сладилось? Я так и знала!

Аугусто подумал: «Лягушка. Ну чем не лягушка. Попался, как и все остальные».

– Вы останетесь на обед, разумеется, надо же отметить… – начала донья Эрмелинда.

– Придется отобедать, – обреченно квакнула лягушка.

XXVII

У Аугусто началась новая жизнь. Почти все время он проводил в доме невесты, изучая не столько психологию, сколько эстетику.

А что же Росарио? Росарио больше не появлялась. Выглаженное белье в следующий раз принесла незнакомая женщина. Он не посмел спросить, куда делась Росарио. Зачем спрашивать? Он и сам догадывался. Ее презрение – а что это еще могло быть? – было ему хорошо знакомо, совершенно не обидно и даже где-то приятно. Он свое возьмет, но с Эухенией. Та, разумеется, по-прежнему твердила: «Успокойся, отпусти меня!» В этом вопросе она была неумолима.

Эухения держала его впроголодь – смотреть можно, прикасаться нельзя, – разжигая в нем желание. Как-то раз он сказал:

– Мне так хочется сочинить стихи о твоих глазах!

Она ответила:

– Сочини.

– Но для этого, – добавил он, – мне нужно, чтобы ты сыграла мне на пианино. Твоя игра меня вдохновляет.

– Ты же знаешь, Аугусто, я не садилась за пианино с тех самых пор, как бросила уроки благодаря твоей щедрости. Терпеть его не могу. Сущее мучение это было!

– Все равно, Эухения. Сыграй ради стихов.

– Ладно, только в последний раз!

Эухения села за пианино, и под ее аккомпанемент Аугусто сочинил стихи: