Турецкие письма

Милая кузина, короли, оказывается, смежают очи точно так же, как мы: как раз пришла весть, что 1-го februarii польский король Август[351] умер так же, как обычный человек: душа его покинула, а смерть в нем осталась. Упокой его, Господи, он был хороший король. Ежели он правил долго, то он этого заслужил, потому как, пожалуй, никогда ни один король не умел так пользоваться своей королевской властью, как он. Никогда у поляков не было короля, который дал бы им столько же веселья, столько же разных праздников, как он. О женщинах я уж и не говорю, те будут оплакивать его сто лет. При жизни его они даже не думали про рай — так он умел их развлекать и угождать им[352]. Словом, можно сказать, он был достоин королевского титула: умел и пользоваться своей властью, и обращать ее на мирские радости. Поначалу, правда, правление его было довольно тернистым, до тех пор, пока не побили шведского короля[353], однако после этого он ухитрился снять для себя много плодов. Сколь много несказанно прекрасного последовало из обращения его в нашу веру![354] После Мартина Лютера[355] корни и гнездо лютеранской религии находились в Саксонии. Продолжалось это двести лет; за все это время во дворцах саксонских электоров[356] не справляли священную службу; но теперь ее справляют как там, так и в других местах в стране. Так что обращение его в католицизм послужило великому прославлению Господа и великой пользе матери Церкви. Уже и сын его — папист[357], и дети сына — паписты, через короткое время вся страна будет папистской. Он был большим доброжелателем нашему господину. Не может того быть, чтобы после стольких лет мира не увидели мы в Европе какой-никакой войны, потому как выборы короля в Польше тихо не проходят[358]. Сейчас в борьбе за королевский трон впереди двое: сын усопшего короля и Станислав. Первого поддерживают султан и московская царица[359], второго — французский король, поскольку он живет с его дочерью, так что не может не помочь[360]. Пускай они себе грызутся. Я знаю, немало у них найдется и медных ходатаев[361]. Когда французский король пошел войной против императора[362], чтобы отобрать земли, принадлежавшие его жене, Леопольд спросил у французского посла: в чем право его господина, ради которого он хочет пойти войной? Посол же ответил, он-де про такое не слыхал, зато знает, что у его господина уже готовы двести тысяч ходатаев да адвокатов, они и ответят на этот вопрос. И тяжбу свою он таки выиграл. Милая кузина, как приятно идти в суд, когда у тебя столько адвокатов. И еще очень приятно, если ты, милая, здорова, особенно в пост[363].

99 Родошто, 15 septembris 1733.

Мы тут сидим, навострив уши, ждем, с какой стороны станут мутить воду, чтобы и мы могли что-нибудь выловить[364]. Но у того, кто непутев, и счастье непутевое. Я посылаю отсюда какой-нибудь подарок, а ты в нем, кузина, находишь подвох. Хорошенькое дело — неблагодарность! Не зря говорят, кто живет с греками, должен сам стать греком[365]. Нет никого более неблагодарного, более надменного, чем греческие женщины: любят они только самих себя, да и любят-то греческой, а не благородной любовью. О любви к себе читал я намедни разговор двух женщин. Не знаю, описывать ли вам это или не стоит? Но так и быть, напишу, потому как больше писать мне нечего.

Сильвия — Юлианна[366]

Юлианна. Что случилось, милая Сильвия: ты гуляешь в саду так рано, и гуляешь одна, хотя обычно предпочитаешь большую компанию?

Сильвия. Всему свое время; бывает, что я люблю гулять с компанией, а бывает, когда мне приятно побыть одной. Вот в таком состоянии я была нынче утром, потому и послала за тобой.

Юлианна. Такая охота к одиноким прогулкам не связана ли с чем-либо необычным? Не повинно ли как-то сердце твое в одинокой этой прогулке?

Сильвия. Не затем я звала тебя, чтобы скрытничать. Признаюсь, я в некоторой мере встревожена. Поверишь ли мне, прекрасная Юлианна: меня снедает ревность.

Юлианна. Хотя ревность — это недуг, и того, кто ревнует, жалеть надобно, я все же не могу не порадоваться тому, что тебе этот недуг знаком. Потому как, ежели ты говоришь, что тебя мучает ревность, то ты тем самым признаешься, что любишь кого-то. Я всегда желала, чтобы ты умом и рассудком привязалась к кому-то, кто достоин тебя.

Сильвия. Ах, милая моя Юлианна, пожелания твои неосуществимы. Конечно, во мне живет ревность — но что с того! Я — ни в кого не влюблена, и нет во мне никакой склонности к любви.

Юлианна. Как так: тебя гложет ревность, а ты не влюблена?

Сильвия. Да, это так. Ревность же я питаю к Теламону: он столь усердно тщится получить расположение Дианы, и я не выношу, что он ухаживает за ней, а не за мной, меня это огорчает. Однако Теламона я не люблю и любить никогда не буду.

Юлианна. Сколь удивительны мне твои речи! До сих пор я полагала, ревность порождается любовию, и ежели нам тяжело видеть, что кто-то предан другому, это от того, что мы его любим.