Турецкие письма

Слышала ли ты новость, кузина, что сейчас в любой момент начнется большая война? А причина тебе известна?[368] В конце октября французский король послал немецкому императору очень дружелюбное послание, что объявляет ему войну[369]. Причина этого — следующее. Когда Август, польский король, преставился, Французский двор из кожи лез, чтобы поляки выбрали королем Станислава[370]. Когда француз узнал, что почти все паладины[371] склоняются к тому же, он послал Станислава в Польшу, и чуть ли не вся страна на сейме выбрала его и провозгласила королем. Но в то же самое время несколько паладинов и несколько епископов, собравшись, выбрали королем сына Августа. А малое собрание это состоялось при поддержке императора и московской царицы[372]. Поначалу казалось, что это ненадолго, но спустя некоторое время, когда московские войска собрались войти в Польшу, высшее сословие тоже изменило свое мнение и перешло на другую сторону, и чем больше войск входило в Польшу, тем больше поляков склонялось на сторону Августа. И все это было происками императора. Тогда Французский двор разгневался и объявил войну обоим. Но поскольку Станислав не мог послать своего войска ни так легко, ни так быстро, как было желательно, то пришлось ему покинуть Варшаву и уступить место Августу. Вот почему мы очень ждем войны. В чем тут будет нам польза, один Господь знает. Мы же надеемся, все надеемся, и надеяться будем, пока не умрем. Итальянская притча говорит: кто надеждою живет, в госпитале тот помрет[373]. А ежели не в госпитале, то, наверно, здесь, в Родошто. Но где бы это ни случилось, однажды придется и нам сомкнуть очи. Пока же нужно заботиться о здоровье, милая кузина, и гнать тоску-кручину, и не позволять, чтобы грустные мысли и меланхолия туманили нам разум. Негоже уподобляться тому французскому господину, который, похоронив жену, в тот же вечер, когда ему накрыли ужин, отказался сесть за стол, потому как там не было его жены. Томясь ожиданием, зовет он повара: мол, доложи госпоже, что ужин на столе. Повар ему отвечает: госпожа не может явиться, потому как похоронили ее. Лишь тогда француз пришел в себя. И каких только бед не бывает на этом свете.

101 Родошто, 15 februarii 1734.

Пора бы уже мне письмецо от тебя получить, милая кузина! Вот я в этом году тебе целых три письма послал[374]. Пишут, что Станислав зиму проводит в Данциге; посмотрим, что будет он делать весной. Французское и испанское войско быстро продвигается в сторону Италии, сардинский король тоже готовится. Не знаю, что думает император, но я за него думаю вот что: если он проиграет со Станиславом польский королевский трон, то может готовиться к тому, как бы самому не убраться из Италии[375]. Сын испанского короля не удовлетворится двумя своими герцогскими титулами, отец может сделать его даже королем, время у него сейчас есть[376]. А вот есть ли сейчас у нас время, чтобы чего-то ждать? Бедный наш господин делает все, что только можно сделать с помощью пера, и не упускает никакой возможности, чтобы написать куда-то. Потому что мы сейчас вроде того евангельского больного, который тридцать лет провел возле озера, ожидая, чтобы кто-нибудь его бросил в воду, пока не явился ангел и не прогнал его. Вот и мы ждем, чтобы кто-нибудь устроил какую-нибудь заваруху, потому что сами мы ничего сделать не можем. Уповаем на Господа, что пробьет однажды и наш час; ежели не сию минуту, то хоть потом.

Кто не рассмеялся бы, милая кузина, читая, как хорошо ты умеешь описывать, до чего невозможные эти французы: каждый француз хочет сразу любить двух-трех девиц и столько же женщин. Так оно и есть. У двух дам, как водится, был один французский кавалер, который, посещая их, каждую пытался уверить, что любит только ее. Эти две женщины были подругами и друг другу поверили свои тайны и узнали, что этот француз говорит обеим. Сговорившись, они идут к французу и под всякими предлогами, словно шутя с ним, связывают его, спеленывают, как младенца, так что он может двигать только головой. Сделав это, они прислоняют его к стене, словно деревянного идола, и говорят ему всякие ласковые слова. После этого они идут в дом одной из дам и, наняв двух молодых людей, переносят туда своего запеленутого любовника. Там кормят его, как младенца, потом ложатся в постель, а любовника укладывают посередине, и там не упускают возможности всячески его унизить: ругают, стыдят, насмехаются, всю ночь не давая ему уснуть. Утром они дают ему обещание, что отпустят, пусть только он ведет себя порядочно. Француз на все согласен; женщины встают, одеваются и уходят из дома. Спустя долгое время в дом приходит старуха и развязывает его. Француз спрашивает, где дамы. Старуха говорит, что уже два часа, как они сели в кареты и уехали, каждая в свое имение. В другой раз напишу больше и лучше, но сейчас не могу написать ничего, кроме как то, что остаюсь ваш слуга.

102 Родошто, 18 februarii 1734.