Турецкие письма

Никогда еще мне так сильно не хотелось, милая кузина, написать тебе хорошее, умное и веселое письмо, и никогда еще не было у меня такого желания написать так, чтобы письмо было длинное-длинное. Но боюсь, ни одно из этих намерений не сумею я выполнить так, чтобы письмо мое тебе понравилось, а потому лучше сразу и закончу это письмо, из которого ты только можешь узнать, что я еще жив и остаюсь тебе, золотая моя кузина, добрым другом и родственником.

PS. Милая кузина, можно ли себе представить письмо лучше — пускай оно будет совсем короткое, — чем то, которое один прославленный генерал написал после сражения своей жене, сообщив: неприятель разбит, я немного устал, желаю моей любимой жене доброй ночи[377].

103 Родошто, 15 martii 1734.

С разных сторон летят вести: везде готовятся к войне; немцы, французы, испанцы в большом количестве двигаются в сторону Италии. Можно подумать, там накрывают столы к невиданному застолью, — вот все туда и торопятся. Евгений[378] же направляется к Рейну; говорят, француз тоже посылает туда солдат тысяч сто. Эти-то, милая кузина, чего туда спешат? Может, рыбу собираются ловить? Король Станислав сидит в Данциге, а москали и саксы смотрят, как бы его там прижать. Вот музыка начнется тогда! А что из всего этого выйдет, один Господь знает. Почему-то кажется мне, что больше всех потеряет Станислав, ежели останется он без польского трона, а это очень даже может случиться, судя по тому, как идут дела. Но пускай даже и потеряет он трон: все-таки его дочь — французская королева. А вот в Италии — как устоит император против трех королей, каждый из которых норовит отобрать у него Сицилию и Неаполь и посадить туда нового короля?.. Но какая нам-то из всего этого будет польза? Пожалуй, никакой, наш час еще не пробил[379], нам пока остается плясать монашеский танец... Но чтобы не заканчивать письмо такими грустными мыслями, расскажу, милая, что пишет мне один мой добрый знакомый; я бы и письмо тебе переслал, да оно на французском[380].

Ты хорошо знаешь, милый мой приятель, как велика была моя страсть к Юлианне; в какие только лабиринты она ни заводила меня. Мне было не более двадцати, когда я посвятил свою жизнь служению ей, и вот уже тридцать лет прошло в постоянных ссорах и перепалках с нею. Я любил ее, даже когда она стала совсем седой, как серая кошка, но всё-таки даже такую я лишь с огромным трудом смог заполучить. Она и сейчас остается в моих глазах красивой старухой. Ах, как мы с ней вздыхаем, сожалея, что не поженились раньше! Но виновата она, а не я. Тебе ведь известно, она никогда не соглашалась выйти за меня, говоря, что, пока во рту у нее остается хоть один зуб, она не ответит мне согласием. Вот почему на своем обручальном кольце я велел выгравировать слова: на тридцать первую годовщину моей любви. Милая кузина, что ты скажешь об этой истории? Я же скажу: такой пример достоин удивления, но подражать ему не следует. Кузина, твое здоровье!

Я уже собрался запечатать это письмо, и тут мне вспомнился случай с дочерью Карла Великого[381]. Император так любил своих дочерей, что не хотел выдавать их замуж, чтобы они его не покинули. А что он выиграл? Выиграл он от жилетки рукава. Одна из его дочерей была в хороших отношениях с секретарем отца; однажды вечером секретарь пришел навестить принцессу и провел у нее столько времени, что за это время выпало много снега. Простившись с принцессой, секретарь увидел снег — и испугался, что во дворе увидят его следы. Принцесса, заметив это, сказала: не бойся, я тебя перенесу через двор, чтобы люди не увидели, что прошел мужчина. И не только сказала, но и сделала: посадила секретаря себе на закорки и потащила его через двор. К их несчастью — или к счастью, — император в ту ночь не мог заснуть и, бродя по спальне, подошел к окну. Посуди сама, кузина, как он изумился, увидев свою дочь, которая шла через двор с таким грузом на спине. Но он ничего не сказал ей, а на другой день поговорил со своими советниками, и все вместе они устроили так, чтобы желанный груз навсегда остался у нашей принцессы.

104 Родошто, 12 aprilis 1734.