Тургенев в русской культуре

Именно это сходство (не только самой Зинаиды Федоровны, но и всей созданной ее бегством от мужа ситуации) с тургеневским образцом более всего раздражает Орлова, которому навязывается несвойственная ему роль. «Всю свою жизнь открещивался от роли героя, всегда терпеть не мог тургеневские романы и вдруг, словно на смех, попал в самые настоящие герои», – сетует он. Следует заметить, что все главные герои этой драмы добровольно или вынужденно, осознанно или бессознательно «играют»: рассказчик – роль Неизвестного, лакея, затем социалиста, каковым он по сути уже не является; Зинаида Федоровна – роль самоотверженной возлюбленной необыкновенного человека, затем – потенциальной социалистки; Орлов сопротивляется навязанной ему роли героя в инсаровско-базаровском смысле слова (см. его реплики: «если мне когда-нибудь понадобится освобождать Болгарию, то я не понуждаюсь в дамском обществе»; «таскаться по отелям и служить идее нельзя без длинных волос»), но при этом, как полагает Неизвестный, из страха перед жизнью натягивает маску циника. А в качестве первоисточника этой «ролевой игры» выступает литература.

«Тургенев в своих произведениях учит, чтобы всякая возвышенная, честно мыслящая девица уходила с любимым мужчиною на край света и служила бы его идее»; «Тургенев писал, а я вот теперь за него кашу расхлебывай», – так комментирует ситуацию Орлов.

«Причем тут Тургенев, не понимаю», – откликается на эти выпады приятель Орлова Грузин. Однако Тургенев оказывается причем к ответной тираде Орлова не только с «негативной», но и с «позитивной» стороны. Начав с категорического отталкивания от навязываемой тургеневской парадигмы, Орлов, незаметно для самого себя, пользуется контраргументом, восходящим к тому же первоисточнику – «нигилистической» его составляющей: «На любовь я прежде всего смотрю как на потребность моего организма», – правда, заключает фразу словами – «[потребность] низменную и враждебную моему духу», которые Базаров вряд ли бы произнес, «дух» – не его тема.

Отсылки к Базарову, как мы указывали, есть и в «Попрыгунье», хотя это скорее своеобразные «дорожные знаки» – отсылки не к конкретному герою во всей его сложности, а к Тургеневу вообще. Здесь следует еще раз подчеркнуть, что Базаров объективно многими своими чертами близок самому Чехову. А с другой стороны, как уже отмечалось выше, близок Чехову внешне абсолютно чуждый ему, подвергнутый в «Рассказе» моральному остракизму Орлов.

Будучи еще совсем молодым, 23-летним, человеком, Чехов, на основе жизненных впечатлений и научных штудий, пришел к выводу, что мужчина выше женщины. В письме к брату Александру (апрель 1883 г.) он резюмирует свои развернутые соображения на эту тему примечанием-разъяснением: «Памятуй, что совершенный организм творит. Если женщина не творит, то, значит, она дальше отстоит от совершенного организма, следовательно, слабее мужчины, который ближе к упомянутому организму» [ЧП, 1, с. 66]. Здесь не только мысль, но и стиль напоминает начального, задиристо-нигилистичного Базарова. Да и возраст тот самый, и медицинское образование явно играет немаловажную роль. По прошествии многих лет (в 1892 г.) в письме к Суворину говорится: «Мысли Ваши насчет женщин весьма правильны. Больше всего несимпатичны женщины своею несправедливостью и тем, что справедливость, кажется, органически им не свойственна. Человечество инстинктивно не подпускало их к общественной деятельности; оно, бог даст, дойдет до этого и умом. В крестьянской семье мужик и умен, и рассудителен, и справедлив, и богобоязлив, а баба – упаси боже!» [ЧП, 5, с. 17–18]. Тон и характер рассуждений изменился, но глубинная суть та же. В 1895 году тому же адресату Чехов рассказывает: «Был я у Левитана в мастерской. Это лучший русский пейзажист, но, представьте, уже нет молодости. Пишет уже не молодо, а бравурно. Я думаю, что его истаскали бабы. Эти милые создания дают любовь, а берут у мужчины немного: только молодость» [ЧП, 6, с. 15]. Все это суждения того самого периода, когда создаются интересующие нас рассказы.

Что касается отношения Чехова к любви и семейной жизни на этом жизненном этапе, то оно стилистически, да и содержательно во многом совпадает с тем, что говорит Орлов. «Извольте, я женюсь, если Вы хотите этого, – пишет он Суворину 23 марта 1895 года – Но мои условия: всё должно быть, как было до этого. То есть она должна жить в Москве, а я в деревне, и я буду к ней ездить. Счастье же, которое продолжается из дня в день, от утра до утра, – я не выдержу. Когда каждый день мне говорят всё об одном и том же, одинаковым тоном, я становлюсь лютым» [там же, с. 40].