Тургенев в русской культуре

В сравнении со своими незадачливыми соперниками, да и безотносительно к ним, Инсаров – герой. Это понимает Берсенев, объединяя Елену и Инсарова заочными определениями (Инсаров – «необыкновенный индивидуум», Елена – «удивительная девушка») и создавая условия для их знакомства и сближения. Это чувствует Шубин, возвещающий появление Инсарова в доме Стаховых ернической по форме, но вполне серьезной по существу фразой: «Ирой Инсаров сейчас сюда пожалует!» Героем уже до встречи с ним видит Инсарова Елена: «Освободить свою родину! – с благоговением повторяет она вслед за Берсеневым характеристику жизненных целей Инсарова. – Эти слова даже вымолвить страшно, так они велики…» И вполне органично в голоса героев романа вплетается голос извне – голос Добролюбова, поясняющего суть успеха «болгара», причины его победы: «Все обаяние Инсарова заключается в величии и святости той идеи, которой проникнуто все его существо»[135].

В самом романе эта мысль выражена все тем же Шубиным – сначала шутливо («Мы будем, братец, теперь в резерве, как некие ветераны, – говорит он Берсеневу. – Там теперь Болгария»), а затем совершенно серьезно. Противопоставляя то, что могли дать Елене лучшие из ее соотечественников, тому, что открывается перед ней благодаря Инсарову, Шубин признает преимущество «болгарского» варианта: «Да, молодое, славное, смелое дело. Смерть, жизнь, борьба, падение, торжество, любовь, свобода, родина… Хорошо, хорошо. Дай бог всякому! Это не то, что сидеть по горло в болоте да стараться показывать вид, что тебе все равно, когда тебе действительно, в сущности, все равно. А там – натянуты струны, звени на весь мир или порвись!» И опять-таки Шубин в самом романе формулирует ту проблему, которая и стала предметом осмысления Добролюбова: «Нет, кабы были между ними путные люди, не ушла бы от нас эта девушка, эта чуткая душа, не ускользнула бы, как рыба в воду! Что ж это, Увар Иванович? Когда ж наша придет пора? Когда у нас народятся люди?» Иными словами – «Когда же придет настоящий день?»

Вера Добролюбова в то, что «недолго нам еще ждать его», что этот день уже на пороге, что, готовые на битву с «врагами внутренними», «русские Инсаровы», «которых появления так нетерпеливо и страстно ждет все лучшее, все свежее в нашем обществе»[136], непременно и скоро народятся, выражена в романе устами Увара Ивановича – той самой «черноземной силы», которой и был адресован вопрос Шубина. «Дай срок <…> будут», – многозначительно ответствует «философ земли русской». А за пределами романа эта вера неопровержимо подтверждена самой статьей Добролюбова, ибо кем же она и написана, как не живым и реальным русским Инсаровым?

«В основание моей повести, – писал И. С. Тургенев в 1859 году, – положена мысль о необходимости сознательно-героических натур <…>, для того чтобы дело подвинулось вперед» [ТП, 3, с. 368]. Именно это и прочел в романе Добролюбов, статья которого предъявляет и аналитическое осмысление произведения, и конструктивное его отражение, и устремленное в социальную практику развитие его идей. Не потому ли в конце концов, почти через тридцать лет после разрыва с «Современником» и смерти своего недруга-оппонента, остыв от личных обид, Тургенев признал, что статья Добролюбова о «Накануне» была, конечно, «самою выдающеюся»[137].

Но выдающеюся еще не значит исчерпывающею, всеобъемлющей, отражающей роман во всей его сложности и глубине.

«Ваше суждение о моем романе верно, но не всё, то есть всё верно, но то, что вы высказали, выражает не всё, что я хотел сказать…»[138]. Так писал Л. Толстой Н. Страхову по поводу оценки последним «Анны Карениной». Так мог бы сказать Тургенев о статье Добролюбова. Так любой писатель вправе оценить любое, даже самое скрупулезное и добросовестное суждение о своем создании, в том числе и собственные комментарии к нему, потому что равнозначен художественному тексту только сам этот текст, что очень точно сформулировал тот же Толстой: «Если же бы я хотел сказать словами всё то,что имел в виду выразить романом, то я должен бы был написать роман тот самый, кот[орый] я написал, сначала»[139].

Добролюбов же, будучи литературным критиком, то есть профессиональным толкователем произведения в контексте времени, совершенно сознательно и открыто ставил перед собой задачу осмысления романа как художественного документа, обнажающего «существеннейшие черты» «состояния общественной мысли и нравственности»[140], все остальное вынося за рамки своих рассуждений. Причем в тексте статьи есть свидетельство того, что он намеренно себя окорачивает, не желая или остерегаясь выйти за пределы очерченного круга проблем: «Мы уверены, что читатели и без нас сумеют оценить всю прелесть тех страстных, нежных и томительных сцен, тех тонких и глубоких психологических подробностей, которыми рисуется любовь Елены и Инсарова с начала до конца»[141].