Туркестан в имперской политике России: Монография в документах

Как сообщает глава андижанского гарнизона, на который было совершено нападение отряда во главе с предводителем восстания Дукчи Ишаном, «от начала нападения туземцев до их бегства прошло не более десяти или пятнадцати минут». Однако эти минуты имели далеко идущие последствия, заставляя чиновников, экспертов по исламу, журналистов и русских граждан империи пересматривать отношение к мусульманам и исламской политике. Или, как удачно заметил Ал. Моррисон: «…Андижанские события, казалось, подтвердили представления русских о присущем туркестанским мусульманам природном "фанатизме" и вытекающей отсюда угрозе исламского мятежа и священной войны (газавата). Многие представители властей также утверждали, что это восстание свидетельствовало о новой, панисламской угрозе…»[546]

Опубликованные здесь записки (рапорты, докладные) составлены сразу после восстания главами уездных администраций (Маргелана, Коканда, Андижана и Намангана). Интересен обширный официальный Отчет генерал-лейтенанта Королькова (главы следственной группы). Эти документы можно воспринимать как первые попытки обширного анализа произошедшего. Точка зрения их составителей, если исключить обычные фобии, неприязнь к мусульманскому духовенству, естественную настороженность, больше всего отражают проблемы реального воплощения колониальной (в том числе «исламской») политики на местах, причин и форм взаимной неприязни (естественно, с точки зрения администрации), перемены в восприятии власти среди автохтонного населения, проблемы управления и др. Таким образом, описание ситуации в записках часто выходит за пределы непосредственных причин Андижанского восстания. Однако такие отступления сами по себе интересны, например, как взгляд администрации на сложившуюся религиозную ситуацию в Ферганской долине и в целом в Туркестане, на работу т.н. «народных судов», на проблемы в оценке преступлений, находящихся в ведении имперских или казийских судов и т.п. Интересна так же информация по поводу особенностей функционирования общины Дукчи Ишана. Кроме подробных описаний собственно восстания, списков участников исследователям будут важны результаты расследований (на основе документов, опросов и проч.) причин возвышения авторитета Дукчи Ишана и роста популярности его общины, которая фактически создала локальную систему шариатского надзора за поведением мусульман. Так, начальник Маргеланского уезда полковник Брянов пишет, что во время обыска в его ханака был найден документ с печатями кадия и подписями семи сельских старшин со свидетельством о том, что Ишан назначается ответственным «для разъяснения и растолкования повеления Божьего», и даже имеет право наказывать тех мусульман, кто отступит от предписанных норм поведения[547].

Приведенный в записке Брянова перевод искажен. Видимо, это документ, который упоминается в анонимном житии Дукчи Ишана[548]. Собственно, речь идет о «назиданиях», которые брали на себя некоторые суфийские ьиайхи, особенно в братстве накшбандиййа-муджадиййа, дабы поддерживать общину в рамках религиозно-этических предписаний[549]. В житие эта традиция передана в обычной формулировке: «Амр ал-ма′руф ва нахи ′ан ил-мункар» (Повеление одобряемого и воздержание от запретного). Правда, в случае Дукчи Ишана можно говорить

О профанации названной традиции, поскольку, во-первых, есть серьезные сомнения в уровне его знаний (назидания «Амр ал-ма′руф…» обычно берут на себя хорошо осведомленные богословы – муджтахиды). Во-вторых, традиция назиданий не сопровождаются телесными наказаниями (если, конечно, верить тому, что в документе действительно содержалось условие о праве Дукчи Ишана наказывать нерадивых). Видно, что Дукчи Ишан и его окружение пытались взять на себя функции ханской службы мухтасибов (называемых pa′i/сами), то есть блюстителей исполнения предписанных норм религиозного поведения. Именно это обстоятельство возмущает полковника Брянова. Он видит в этом признак «хаотичного состояния Ферганы» и добавляет: «Волостные управители, сознаваясь в приложении к документу печатей, даже не видят в этом преступления; они убеждены, что вопрос этот касается лишь их внутренней мусульманской жизни, до нас не касающейся. Такая странность взглядов у туземной администрации могла породиться лишь благодаря нашему удалению от внутренней жизни управляемого нами населения».

Очевидно, что логика мышления военного чиновника и его «подопечных» неодинакова. Едва ли он был способен понять мусульман, пытающихся через свои традиции (пусть даже профанированные) самим определять нормы своего общественного поведения. С этой точки зрения они тоже не были способны понять полковника Брянова, для которого право на репрессию и наказание имеет только государство, которое, как полагал чиновник, не должно отдаляться даже от «внутренней жизни» мусульман. Здесь можно увидеть очевидный призыв отказаться от действующего в той или иной степени принципа игнорирования ислама и мусульман.