Туркестан в имперской политике России: Монография в документах

Аргументы и резоны «отказа» были сформулированы уже на первом заседании и были заимствованы из представленных проектов и особенно из сырдарьинского Рапорта. Здесь почти слово в слово повторяются штампы предисловий этих документов, с обязательными обвинениями в адрес «мусульман-фанатов», которые, будучи «обласканными властью», проявили обычные для ислама фанатизм и нежелание «присоединиться к благам цивилизации». Очевидно, что заданные «высоким начальством» цели явно повлияли на подбор аргументации, которая представляла собой смешение вполне резонных причин[624], с такими, которые вновь выдавали страхи перед возможным восстанием «мусульман-фанатов», отражали нескончаемые и бесплодные попытки догнать и «нейтрализовать» ускользающие тени «панисламизма». Так, составители упомянутого заключения полагали, что с созданием Духовного управления в Туркестане ислам «получит руководителя[625] …который необходим сторонникам панисламизма, стремящимся примирить идеи европейской культуры с укладом магометанского вероучения (там же, пункт 3)»[626]. Из этого пункта видно, что Андижанское восстание 1898 года внесло неожиданные контрасты в обсуждения «надобности» или «ненадобности» Духовного управления. Власть берет на вооружение еще одну сконструированную страшилку – «панисламизм». Речь идет о реформаторском движении, которое позже было названо «джадидизмом». Будучи относительно «свежим» для местных реалий явлением, реформаторское движение среди части мусульманских интеллектуалов стало восприниматься (с подачи экспертов вроде Остроумова или Наливкина) едва ли не самой главной угрозой для власти Туркестана. Получалась парадоксальная ситуация: опасность мусульман оказалась как в их «фанатичном нежелании принимать блага [европейской] цивилизации», так и в том, что часть из них стремилась к тому, чтобы достичь сочетания европейской культуры и «магометанского вероучения», а для ускорения этого процесса якобы может использовать возможности планируемого Духовного управления. Более того, составители заключения были уверены, что эта организация, управляемая как «консервативными мусульманами», так и реформаторами, станет инструментом «для сокрытия истинного настроения умов [мусульманского] населения» (пункт 5).

Еще одна фобия русских чиновников была связана с постоянными опасениями того, что Духовное управление будет использовано «внешними эмиссарами». Как утверждается, попытки последних «установить сношения с туркестанскими мусульманами с разнообразными целями, до организации газавата включительно» якобы «разбиваются об отсутствие центра, с которым можно было бы установить сношения, тогда как с учреждением такового появится определенный адрес для всех эмиссаров, не говоря уже об облегчении объединения исламистов Туркестана с единоверцами соседних стран» (там же, пункт 4). В этом пункте также заметно прямое влияние самого устойчивого мифа Андижанского восстания 1898 года, созданного ее предводителем Дукчи Ишаном, утверждавшим, что действует по прямой указке турецкого султана, от которого он якобы получил «зеленое знамя газавата» и кольцо[627].

В последних пунктах «рабочей резолюции» утверждается, что созданные в Российской империи духовные управления мусульман дали «отрицательный результат», поскольку помогли мусульманам получить «духовную организацию», а значит, укрепить свою религию, особенно в среде киргиз (казахов), которых по-прежнему считали «безразличными к делам религии». В заключение было предложено воздержаться от «государственной поддержки ислама», с повторением знакомых формул о том, что «борьба всякого христианского государства с мусульманством должна заключаться в постепенном умалении влияния ислама на жизнь населения» (пункты б, 7). Одновременно было предложено усилить контроль за функционированием исламских институтов.