Творения догматико-полемическое и аскетические

Итак, эта, как мы сказали, плотская гордость [Col. 463] воцаряется в уме монаха, начавшего отречение от мира теплохладно и без усердия, не позволяя ему перейти от прежнего мирского самомнения [Col. 464] к истинному смирению Христову. Сначала делает его непослушным [Col. 465] и несговорчивым, а затем не дает быть миролюбивым и приветливым, быть на равных и обходительным с братиями, [Col. 466] не позволяет по наказу Бога и Спасителя нашего совлечься земных богатств и обнищать; [Col. 467] и хотя отречение есть не что иное, как свидетельство о своей смерти и кресте, и не может воздвигаться на каком-то [ином] основании, кроме не только понимания, что ты духовно мертв для мира сего в делах, но и уверенности в том, что даже и телесно можешь умереть каждый день, – и вот она, наоборот, заставляет его надеяться на долгую жизнь, представляет ему множество серьезных немощей, а также внушает смущение и стыд, если тот, обнищав, начинает поддерживать себя чужими средствами, а не собственным имуществом, и убеждает, что гораздо лучше доставать себе пищу и одежду самостоятельно, а не от чужого имущества, по слову Писания, тому, которое они уже не могут как-либо понять, будучи ослаблены тупостью и теплохладностью сердца: блаженнее давать, нежели получать (Деян. 20:35).

Глава 26. О том, что человек на плохом основании день ото дня скатывается в худшее состояние

Итак, охваченные в уме таким маловерием, они лишаются и той искры веры, которую в них видели горящей на заре их обращения. Побуждаемые бесовским неверием, они начинают те деньги, которые прежде раздавали, усерднее хранить из жадности под тем предлогом, что однажды растраченное затем не могут вернуть, либо, что еще хуже, то, от чего прежде отреклись, забирают обратно, или, <Р. 488> что есть третий и самый худший род порочности, скапливают то, чем ранее они не обладали, свидетельствуя о том, что, удалившись от мира, не приобрели ничего, кроме имени и слова «монахи». [Col. 468] Итак, неизбежно, что на этом дурно и порочно положенном начале наконец будет воздвигаться вся порочная постройка; [монах] сможет положить поверх наихудшего основания лишь то, что уничтожит скорбным падением несчастную душу.

Глава 27. Описание пороков, которые рождаются недугом гордости

1. Ведь ум, огрубленный такими страстями и начинающий с гнусной теплохладности, неизбежно ежедневно впадает в худшее и оставшуюся жизнь завершает [еще] более отвратительным концом и, пока услаждается прежними вожделениями, побеждается кощунственным сребролюбием, по словам апостола, который провозглашает: любостяжание, которое есть идолослужение (Кол. 3:5), и еще: корень всех зол есть сребролюбие (1 Тим. 6:10); он никогда не сможет воспринять в своем сердце простое и истинное смирение Христово, пока или восхваляет себя за знатность рождения, или гордится почестью или собираемыми себе на погибель деньгами мира сего, который он оставил телом, но не умом.

2. Он уже не соглашается ни подчиняться игу монастыря, ни научаться правилам каких-либо старцев и не только не соизволяет хранить какое-либо правило подчинения или послушания, но не принимает своими ушами даже само поучение о совершенстве. И настолько возрастает отвращение в его сердце к духовному слову, что когда нечаянно возникнет такой разговор, то туда и сюда обращает глупый взгляд, [Col. 469] в какое-нибудь другое место и вопреки тому, куда обычно <Р. 490> устремляются глаза.

3. Вместо спасительных воздыханий из сухого горла скапливаются плевки, выделения мокроты производятся без перерыва, пальцы играют и носятся и рисуют, будто у пишущего, и так все члены тела движутся туда и сюда, так что, пока происходит духовная беседа, кажется, что он весь сидит либо на кишащих червях, либо на острейших шипах, и к чему бы ни обращалась простая речь для назидания слушающих, полагает, что это произносится для его порицания.

4. И все то время, что обсуждается рассмотрение духовной жизни, он занят своими подозрениями и не выискивает, что должен уловить для своей пользы, но высматривает беспокойным умом причины, почему то или иное сказано, или гадает в молчаливом беспокойстве сердца, как можно возразить на это; он совсем не может понять или исправиться в чем-то из того, что толкуется ради спасения. И так получается, что духовный разговор не только ни в чем ему не бывает полезен, но оказывается для него даже причиной большего греха.