Творения догматико-полемическое и аскетические

Если для раскрытия этих понятий обратиться к аскетическим произведениям преп. Иоанна Кассиана, то очень ясно заметим у него стремление выяснить, что само по себе подвижничество, взятое во всей совокупности своих проявлений, не тождественно монашеству и не есть также совершеннейшее христианство, т. е. христианство как жизнь человека христианина в ее совершеннейшем проявлении. Монашество как совокупность только известных внешних форм жизни, равно и вся внешняя сторона христианского подвижничества, не составляют всей его сути, а определяются в своем значении и получают смысл от внутренней стороны, присущей подвижничеству. «Посты, бдения, нищета, отшельничество, упражнение в Св. Писании, расточение всего имущества не составляют совершенства, но суть только средства к совершенству; поелику не в них состоит конец искусства (disciplinae illius), но посредством их достигается конец, – говорит преп. Кассиан. – Напрасно будет упражняться в них тот, кто довольствуется ими как высшим благом… это значит иметь орудия для искусства и не знать его цели, в которой состоит весь плод».[1020] Ясно, что монашество и весь внешний строй жизни подвижника, по мысли Кассиана, получают смысл только при известном отношении к ним человека, служа одним из средств для выработки того нравственно-психического содержания, в котором выражается совершенство христианской жизни. Только на почве именно такого активно-сознательного отношения к внешним предположениям подвижничества – как вспомогательным средствам к достижению «чистоты сердца», составляющей цель и идеал нравственного совершенства,[1021] и возникает истинное подвижничество, которое при этом предполагает еще совершенно новую, внутреннюю сторону жизни, сторону важнейшую, почему преп. Кассиан и называет подвижничество «наукой духовной», которая «невидима и сокровенна и созерцаема одною чистотой сердца».[1022] Обе эти стороны не должны быть отделяемы одна от другой, как форма от своего содержания, так что и монашество только в этом случае получает оправдание своего бытия и свою истину и может быть формой истинного подвижничества.[1023] Раскрытием этой именно мысли, что истинное христианское подвижничество далеко не воплощается в монашестве самом по себе как известном чисто внешнем укладе жизни, а глубже по своему смыслу и шире по объему, может служить рассуждение преп. Иоанна Кассиана о трех отречениях от мира, посредством которых осуществляется нравственное совершенство человека. «Теперь начнем рассуждать об отречениях, – говорит преп. Кассиан, – которых три, как это подтверждается и преданием отцов, и свидетельством Св. Писания, и кои каждый из нас должен непременно совершить со всем тщанием. Первое из них есть то, в котором телесно оставляем все богатства и стяжания мира;[1024] второе – то, в коем оставляем прежние нравы и порочные страсти как телесные, так и душевные; третье – то, в коем, отвлекая ум свой от всего видимого, созерцаем невидимое».[1025] Прототипом и как бы прообразом этих трех отречений Кассиан представляет призвание Авраама Богом, Который повелел ему совершить все эти три отречения, когда сказал: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего (Быт. 12:1). «Во-первых, сказал: из земли твоей, т. е. от богатства мирского и стяжаний земных; во-вторых, от родства твоего, т. е. от прежнего рода жизни, прежних нравов и пороков; в-третьих, от дому отца твоего, т. е. от всякого воспоминания о всем, что представляется взору очей».[1026] Первое из указанных здесь Кассианом отречений и соответствует именно тому, что можно назвать внешним укладом жизни собственно монашества, а второе и третье является той внутренней стороной жизни монаха, которая, имея сама в себе цель, дает первому смысл и значение орудия для выработки нравственно совершенного содержания жизни. Обе эти стороны внутренно связаны между собой и первая необходимо должна предполагать вторую, иначе монах не будет истинным подвижником и не осуществит своей задачи.[1027] «Не много пользы принесет нам, – говорит преп. Кассиан, – первое отречение, при всей силе веры, если вслед за первым отречением с таким же усердием и ревностию не позаботимся совершить и второе… и никакой не будет нам пользы от телесного отречения и местного некоторым образом исхождения из Египта, если не постараемся стяжать также и отречение сердечное, которое выше и полезнее».[1028] Только соединение того и другого делает монаха не по имени только таковым,[1029] а истинным монахом и истинным подвижником Христовым. Вот почему преп. Кассиан о таком человеке, который живет в киновии, т. е. в быте чисто монашеском, но не сознает цели этой жизни и не относится к ней как средству для достижения высшей цели, говорит, что он не монах.[1030]