Творения догматико-полемическое и аскетические

Указанные нами религиозные движения на Западе в конце IV и начале V века ясно показывают, что в жизни западного христианского общества этого времени преобладал интерес к вопросам по преимуществу нравственного, аскетического характера. Одни увлекались христианским подвижничеством и шли в монастыри, другие, обольщаясь видимой строгостью жизни еретиков, присоединялись к ним, но те и другие, без сомнения, одинаково стремились к нравственному совершенству и нуждались в слове руководства, наставления и вразумления. Так было в христианской части западного мира IV–V веков; подобное же замечается и в настроении языческого общества данного времени.

В конце IV века язычество в Риме было еще в силе и отправляло свои религиозные церемонии со всеми подробностями минувших времен. Это весьма ясно подтверждает сочинение блж. Августина «De civitate Dei» [«О граде Божием»], в котором блж. Августин описывает языческих богов и их культ как явления ему современные, в которых в молодости он и сам принимал участие.[1001] Рим конца IV века оставался в религиозном отношении тем же, чем он был и раньше, во времена Августа; он был средоточием и рассадником национальных верований, он был, по выражению Иеронима, чувствилищем всех языческих суеверий,[1002] а по выражению свт. Амвросия – столицею суеверия. Простой народ простодушно и без всяких подозрений участвовал во всех обрядах языческого богослужения; что же касается интеллигенции и мыслящей части общества, то она пыталась осмыслить и одухотворить его при помощи философских спекуляций. Но если вникнуть в характер философских воззрений и в характер народной религии, то в той и другой области одинаково заметна сильная наклонность к мистицизму и аскетизму. Философия носит характер по преимуществу религиозный с преобладающим интересом к вопросам этического характера. Философская мысль данного времени жила достоянием старины, идеями древних философов, которые (идеи) и старалась применить к современным запросам духа, и направление ее поэтому по преимуществу синкретическое. Смелый и последовательный скептицизм Секста Эмпирика (в конце II века по Р. X.) нанес решительный удар догматизму древней философии и дал простор для развития новых учений.

На просторе этого опустошения, произведенного скептицизмом, прежде чем христианство завладело умами и сердцами язычников, и возникли разные фантастические теории. Общий характер их состоял в том, что они сочетали здоровые мысли древней философии с продуктами необузданной игры воображения, с туманным мистицизмом, с уродливым суеверием, составляя из смеси разнородных мыслей и верований странные фантасмагории. В учении стоиков и платоников была теория о существовании срединной области между божественным миром и земным; в эту область стоики и платоники помещали «демонов» (духов) и таким образом сближали свое учение с народной религией, говоря, что духи соответствуют богам народной религии.

В этом уже лежал зародыш фантастических религиозно-философских систем. Потребность в живой вере среди всеобщей деморализации побуждала людей слабого характера искать себе опору в мистицизме. Образованные люди, пресыщенные наслаждениями, чувствовали душевную пустоту и отдавались в руки шарлатанов, вызывателей духов и пр., а масса стремилась к проповедникам тайных учений и искала посвящения в религиозные таинства.[1003] Мыслители, бежавшие от философского отрицания, принимали фантастические построения гениальной фантазии Платона за реальные научные истины и строили на них религиозно-философскую систему, в которую вносили из разных религиозных и философских учений все теоретические и практические мысли, родственные учению Платона об идеях. В мифах об Аполлоне очистителе-исцелителе и о Геракле, человеке, сделавшемся богом, под покровом аллегорий находили учения о сущности души, об отношении божественного духа к человеческому; в старых восточных мистериях и символах – великие истины о вечной, постоянно обновляющейся жизни человеческой души; в халдейских прорицаниях, в теогонических поэмах и в гимнах Орфея находили тайные учения греческой и восточной мудрости; фантастические книги, приписываемые египетскому полубогу Гермесу Трисметисту, принимали за божественное откровение.

В подобного рода религиозном и философском синкретизме божества мифы и символы всех народов сливались вместе, значение их истолковывалось аллегорическими объяснениями в духе учения Платона об идеях; строгое стоическое учение о добродетели и воздержании было утрировано во вкусе восточного аскетизма; верование в духов и чудеса доходило до крайней фантастичности.[1004]