Творения догматико-полемическое и аскетические

Собственно научная сторона этого религиозно-философского синкретизма указанного времени имела своим решительным выражением неоплатоническую философию. И хотя в Риме IV века и вообще на Западе можно найти партии всех философских школ: стоиков, эпикурейцев, скептиков, но преобладающее влияние было у неоплатонизма. «Особенной славой, – говорит Августин, – пользуются в Риме, кроме Апулея, греки: Плотин, Ямвлих и Порфирий;[1005] сочинения их, благодаря повсеместному распространению греческого языка, латинским переводам и популярным переделкам, охотно читаются[1006] всеми». Неоплатонизм, основные положения которого выражены в учении Плотина и развиты Порфирием и Ямвлихом,[1007] был для язычников последним средством против религиозного скептицизма и для поддержания язычества. В противовес христианству и по примеру христиан, основывавших истинность своего вероучения, между прочим, на свидетельстве древнего предания, язычники неоплатонической школы хотели для той же цели приспособить аллегорическое толкование мифов и мистерий древности, орфические стихотворения и герметические книги. Особенным почетом поэтому пользовались у римлян те школы, где магический элемент преобладал над философским.[1008] А такое произведение, как диалог «Асклепий»,[1009] представляющий собою смесь платонических, пифагорейских и мистических учений, получил значение катехизиса последователей неоплатонической философско-религиозной доктрины и был сильно распространен в читающей публике. А вместе с этим между римскими язычниками можно было встретить широкое распространение демонологических идей Апулея и теургических мыслей Порфирия и Ямвлиха.[1010]

Философия Плотина была попыткой найти более чистое познание посредством созерцания божества в состоянии экстаза, когда человеческое самосознание сливается с идеей о божестве, и человек чувствует себя имеющим божественную природу. Цель философского стремления – созерцание Бога посредством экстаза, мистическое соединение души человека с Богом в блаженные минуты восторга. Порфирий и Ямвлих [1011] дополнили эти воззрения еще мыслью о непрерывном вмешательстве духов, посредников между богом и людьми, в жизнь человеческую, и их воззрения были господствующими.

Мистицизм всецело овладел умами римлян и поддерживался целым кругом образованных лиц, к числу которых, например, следует отнести Лонгиниана, африканского жреца. Этот последователь реформаторов язычества, которые хотели осмыслить его смешением древних традиций с учением Платона и Аристотеля и оживить созерцательным аскетизмом и противопоставить его в этом виде христианскому учению, очень рельефно выражает убеждения большинства мыслящего языческого общества.

Источниками ведения он считает не какие-нибудь книги евреев и даже не Сократа, но традиции орфических и герметических книг как первобытные откровения богов, а целью всякого ведения и человеческого существования ставит приближение и соединение с Богом посредством моральной чистоты, экзальтации и освобождения души от тела. «Вот в кратких словах, – говорит он, – святое предание, которое я храню: самый лучший путь к Богу есть путь добродетельного человека, который, будучи благочестив, чист, справедлив, целомудрен, правдив в словах и делах, испытан, но не обольщен переменами времен, укреплен общением с богами, крепок силами бога, теми силами, которые христиане называют Ангелами, стремится к Нему со всецелым напряжением своего сердца и ума. Таков путь, по которому пускается человек, очищенный благочестивыми правилами и священными экспедициями древних мистерий».[1012]

Эти слова языческого моралиста-неоплатоника, конечно, делают честь его нравственному мировоззрению и говорят, по видимости, о том же, что предлагает своим содержанием и христианское нравоучение. И блж. Августин, посвятивший много внимания критическому разбору философского богословия язычников,[1013] ставит неоплатонизм выше всех древних философских учений, особенно за его учение о Боге, но только сравнивает неоплатоников с путниками, которые, видя издали и в туманном отдалении пределы отечества, идут к нему непрямым и неправильным путем.[1014]

Язычники стремились к божеству, стремились к нравственному совершенству, бросались даже ради этого в аскетизм, но, не зная истинного пути, сбивались в область мистицизма и суеверий.

Из представленного краткого очерка тех идей, которыми жил и интересовался Запад IV–V веков, видим, что преимущественный интерес здесь сосредоточивался на вопросах нравственно-практического характера и эти вопросы ставились не только христианскими мыслителями, но и языческими, и всякое новое слово, особенно направленное к выяснению нравственно-аскетической стороны христианской жизни и ее превосходства над моралью и идеалами нравственной жизни язычества, должно было для христиан иметь особенное значение и интерес.