Творения догматико-полемическое и аскетические

«Итак, – говорит сам Иоанн Кассиан, намереваясь изъяснить только что приведенное положение апостола, – по вашему разделению три предмета [1146] называет апостол в приведенном месте: похотствование плоти на духа и духа на плоть, коих взаимная брань друг против друга, кажется, имеет то значение, чтобы мы не могли творить того, что хотим. Но здесь еще и четвертый предмет, которого вы не видите, именно то назначение брани, чтобы мы творили то, чего не хотим. Итак, прежде всего нам надлежит понять силу двух похотствований, т. е. плоти и духа, тогда мы возможем решить, что есть и какова воля наша, положенная как бы в средине между ними, после чего определится и то, к чему не лежит наша воля».[1147] Плоть, по словам Иоанна Кассиана, здесь нужно понимать в смысле voluntas carnis, т. е. расположений и стремлений, определяемых потребностями тела, или desideria pessima, а под духом разуметь нужно стремления, определяемые потребностями богоподобного ума, или духа, – animae desideria bona et spiritutia.[1148] Так как эти противоположные стремления находятся в одном и том же человеке и выражаются в его вожделевательной способности – воле, то и ведется внутри человека непрерывная брань. Стремления воли человеческой, обусловленные потребностями плоти, направляются к одному греховному и находят удовольствие в одном том, что доставляет временный покой. Стремления же, обусловленные потребностями духовной природы, направляются к делам духовным, оставляя даже самые необходимые потребности плоти. Плоть услаждается сластями и страстями (luxuriis et libidinibus), духу неприятны даже и естественные нужды. Первая желает насыщаться сном и наполняться пищею, второй предпочитает посты и бдения; первая желает изобиловать всякими сокровищами, второй неохотно имеет даже малую часть хлеба на ежедневное содержание. Первая желает нежиться и окружать себя толпою ласкателей, второму отраднее житие жестокое и уединение пустыни, удаление от сопребывания смертных.[1149] Вот как бы две воли или два пути и закона жизни, к которым, по Иоанну Кассиану, побуждается человек, определяемый коренными потребностями своих составных частей: духовной и плотской. Но человек ведь не дух и не плоть, это только две составные части существа, каждая со своими потребностями. Конечно, сознание человеческое может как бы двоиться между этими двумя сторонами и определять себя по преимуществу как дух или как плоть, но та и другая односторонняя жизнь была бы не жизнью цельного человека и разрушила бы одну сторону существа человека в пользу другой, и тогда был бы не человек в истинном смысле этого слова, а или только дух, или только плоть. Поэтому-то жизнь цельного человека, если понимать эту жизнь в смысле какой-либо определенной деятельности его воли, должна развиваться по такому направлению, где так или иначе объединились бы потребности, как бы две воли, этих составных частей человека. И нормальное объединение этих потребностей в истинно человеческой жизни, какою была жизнь первозданного человека, было подчинение всех жизненных стремлений стремлениям богоподобного духа человеческого, и воля цельного человека, определяясь идеею только одного Бога, как высшего добра, и положением себя в воле Божией развивала свою деятельность в должном и истинном направлении. Само собой понятно теперь, что когда по обольщении диавола человек попытался определить себя как самостоятельного носителя жизни, сознал себя личностью, отрешенной от единого истинного бытия, явилась необходимость определить самостоятельное направление жизни. И действительно, человек определил себя самостоятельно к жизни в первый раз угождением плоти, через что и дал ее потребностям самостоятельное и преимущественное пред духом значение. Но исключительная односторонность жизни или избрание одних только этих плотских стремлений невозможна для человека в силу того, что человек не плоть только, но и дух. И вот воля цельного человека очутилась как бы в середине между двумя путями или двоякого рода стремлениями: плотскими и духовными. Отсюда человеческое сознание, выражающееся в единстве этих двух природ – духовной и телесной, должно было создать идею объединения этих двух различных стремлений. И вот в жизни падшего человека, когда он сделал попытку определить себя как самостоятельного носителя жизни, воля его и стремится создать такую гармонию жизни, которая характеризовалась бы равноправностью указанных противоположных стремлений плоти и духа по мотиву чистого самолюбия. «Находясь в средине между двумя указанными стремлениями (т. е. плоти и духа), воля души нашей,[1150] – говорит Иоанн Кассиан, – не услаждается греховными делами и не находит удовольствия в трудах ради добродетели, располагаясь так воздерживаться от плотских страстей, чтобы нисколько не терпеть скорбей, неизбежных при исполнении требований духа, желая без озлобления плоти достигнуть телесной чистоты, с упокоением плоти обиловать духовными добродетелями… Воля сия (если оставить ее в таком состоянии) никогда бы не повела нас к истинному совершенству, но, содержа в состоянии противной теплоты, сделала бы только такими, каковы те, коим с укорением изрекает Господь праведный суд свой в Апокалипсисе (Откр. 3:15–16); в таком состоянии теплоты мы оставались бы, если бы из него не выводила нас восстающая в нас брань».[1151] Ибо когда, раболепствуя самоугодию, захотим сделать некоторое послабление, тотчас восстает плоть и, уязвляя нас жалом страстей, не дает пребывать в отрадной и желаемой чистоте, а если, воспламеняясь рвением духа, намерены будем предаваться непомерным подвигам в добродетели, без всякого внимания к человеческой бренности, то немощь плоти скоро подает голос свой и отклоняет нас от несообразных крайностей. «Когда вот таким-то образом то и другое стремление ведет брань взаимным противлением, воля души нашей, которая сама по себе не хотела бы ни совершенно предаться плотским пожеланиям, ни посвятить себя решительно подвигам в добродетелях, сама собой утверждается на правом мериле, ибо тот взаимный спор уничтожает опаснейшее состояние ее равнодушия и вместе устанавливает на весах нашего существа некоторое как бы равновесие, в коем правым рассуждением определяется свойственное плоти и духу».[1152]