Творения догматико-полемическое и аскетические

Итак, воля человека, склонная сама по себе к созданию такой гармонии жизни, где бы признавалась равноправность обоих стремлений – духовных и плотских, не может на самом деле остаться в таком положении. Это ее стремление могло бы осуществиться и стать общим проявлением жизни человека, если бы этому не препятствовала непримиримая борьба двух сторон нашей природы, борьба, основанная на коренном различии самих нравственных принципов жизни плоти и духа. При существовании же борьбы этих двух стремлений, в целях их примирения на почве равноправности и самостоятельности, пришлось бы человеку или самому творить некое новое направление всей жизни, новый принцип ее, который бы, признавая равноправность указанных противоположных принципов, давал все-таки качественную определенность целому течению ее, что человеку недоступно, так как ему возможен и Самим Творцом указан один истинный путь и принцип жизни: положение себя в воле Божией; или же воля человека должна сделаться простой формой, простой возможностью в одно и то же время действовать так или иначе, и жизнь человека должна лишиться качественной определенности. Так, действительно, и понимал волю, как известно, Пелагий; у него воля человеческая имела чисто формальное значение, и она с одинаковою легкостью, совершенно безразлично может делать выбор между добром и злом, сама не получая никакой качественной определенности. Но Иоанн Кассиан чужд такого взгляда на волю человеческую; и воля человеческая у него никогда не бывает и не может быть только формой, а непременно является силой, имеющей качественную определенность. Дух и плоть, по его же собственному взгляду,[1153] понимаются именно в смысле направлений или расположений одной и той же воли цельного человека, которая и является в данном случае только носительницей и выразительницей возбуждений, идущих с двух различных сторон человеческого существа – плоти и духа. И борьба между этими двумя направлениями (духовным и плотским) не абстрактно вне воли, а именно в воле цельного человека: одна и та же самая воля человека, будучи определяема потребностями тела, стремится к угождению плоти, а будучи возбуждаема потребностями духа, получает стремления к предметам духовным. И так как оба эти стремления воли суть только стремления исключительно какой-нибудь одной стороны человеческого (существа), то понятно, почему воля цельного человека не может следовать исключительно только по пути одного стремления и желает их объединения по мотиву чистого эгоизма. А так как эти стремления суть различные стремления одной и той же воли, определяемой только разными потребностями, сообразно составным частям человека, и борьба между ними в той же самой воле, которая их носит, то понятно опять, почему эта борьба их выводит волю из безразличия и заставляет ее быть как бы некоей равнодействующей двух сил в их различных направлениях. Итак, воля человека – враг односторонности жизни, а борьба двух природ в форме тех же стремлений воли – враг нравственного безразличия воли и ее стремления примирить на правах равноправности эти два противоположные стремления. Вот почему и бывает в действительности так, что воля человека, сделавшая попытку определить себя к самостоятельной жизни помимо зависимости от Бога и от установленного Им порядка жизни и определившая себя в первый раз к предпочтению плоти над духом, и теперь в жизни человека падшего определяет себя по преимуществу к тому же предпочтению телесного пред духовным. Человек, оставив опору своей жизни и положение себя в Боге, в себе самом не может найти этой опоры и ищет ее во внешнем мире, так как, потеряв истинную жизнь, заботится только о сохранении своего существования. И вот почему именно Иоанн Кассиан при различии нравственного состояния людей говорит и о плотском состоянии в отличие и в противоположность от духовного, обозначая этим преимущественное направление жизни или воли и ее настроений в человеке естественном.[1154] «Проклятие Божие, – говорит Иоанн Кассиан, – сделало нас плотскими (carnalis), осудило на пожатие терния и волчцов, так что мы не можем делать добро, которого хотим, когда, отрываясь от памяти о всевышнем Боге, принуждены бываем помышлять о том, что относится к слабости человеческой».[1155] Но ведь это определение жизни по пути предпочтительного служения потребностям плоти с подчинением ей потребностей духа не есть истинно человеческая жизнь, а искаженная, и ум, предназначенный к господству над плотню, противится ее стремлению к самостоятельности, и вот та же внутренняя борьба плоти и духа приводит человека, ищущего истинно человеческой жизни, ни к чему иному, как к определению себя снова на путь предпочтительного служения духу с подчинением ему плоти, чтобы последняя не похотствовала на дух.[1156] «Ежедневно действуя в нас так благодетельно, брань сия (плоти и духа), – говорит Иоанн Кассиан, – приводит нас и к тому четвертому, чего не хотим, именно, чтобы, отвергши пространную и беспечную жизнь, стяжавать чистоту сердца с многим потом и сокрушением духа… Так-то происходящая в нашем существе брань, извлекая нас из состояния холодной беспечности, призывает к трудам и ревности о добродетелях, учреждая в то же время прекрасную средину, в коей, с одной стороны, жар духа, с другой – холодность плоти установляет произвол воли нашей в соразмерной горячности ревности; оттого ли ни необузданным страстям плоти увлекать душу нашу не попускает стремление духа, ни духу порываться непомерными желаниями (appetitus) добродетелей не позволяет немощь плоти, чтобы иначе в первом случае не пустили корней всякого рода пороки, а во втором не было гордости; правильное же уравновешение взаимного их противоборства научает воина Христова всегда шествовать царским путем».[1157]