Творения. Книга третья

Каждый народ, не только в отдельных чертах характера, но даже и в главном, имеет свои исключения и часто очень заметные: так надлежало бы заключить и об алеутах. Но в них почти совсем нет исключений, и, особенно, в главных чертах, (это есть особенно их черта); они совершенно все, как будто отлиты в одну и туже форму. Правда, самое число их не дает им возможности разнообразиться в формах; но я сравниваю их не с целым каким-нибудь народом, а с количеством равным и даже меньшим против числа алеутов. Если взять в соображение, что алеуты, составляя собою число менее 1500, рассеяны на пространстве более нежели 1500 верст и так разделены между собою, что весьма многие из жителей крайних селений не только не видали друг друга, но и не посещали самое главное селение; тогда еще заметнее будет их единообразие в характере. Правда, с первого взгляда можно усмотреть несколько характеров и непохожих на алеутский — общий, но, по внимательном рассмотрении, почти всегда оказывается, что эти мнимые исключения не суть уже алеуты, хотя и называют себя алеутами, что в них есть уже примесь крови иностранцев. Замечательно то, что и в этих полуалеутах, характер матери почти всегда одерживает верх и даже иногда совсем уничтожает характер отца. Это можно видеть в некоторых, так называемых, креолах.

1) Самая резкая и сильная черта характера алеутов есть их терпеливость — и терпеливость почти до бесчувствия; кажется, невозможно придумать такой трудности и такого невыносимого обстоятельства, который бы поколебали алеута и заставили его роптать. В случае голода для него ничего не значит пробыть три, четыре дня, совершенно без всякой нищи; и он никакими знаками не даст вам знать, что уже несколько дней не ел ничего, если вы не догадаетесь сами об том по бледности лица его. Вы этого не заметите даже и тогда, когда бы его попотчевали; и на вопрос ваш он не будет жаловаться ни на кого и ни на что. При продолжительном голоде, алеут заботится более о своих малютках, нежели о себе; все найденное для пищи он отдает им; даже дети в таких случаях оказывают самое скромное нетерпение. После многих дней голода, алеут принимается за пищу совсем не так, как бы надлежало ожидать от голодного: он спокойно, медленно и, сделав все, что нужно (т. е. убрав байдарку и проч.), принимается за первый кусок, и еще так, как принимаются за ранний обед, после сытного завтрака.

В болезненном состоянии не услышите от него ни стону, ни крику, даже при самой жестокой боли. Очень часто случается, почти каждый год, от 2 до 5 человек попадают на клепицу (ловушку для лисиц). Алеут, попавший на такую ужасную ловушку, спокойно и с возможным хладнокровием дает сделать операцию, т. е. вынуть железные зубки из своей ноги. Надобно заметить, что почти никогда нельзя вынуть их тем же путем; но должно расколоть палку, в которой утвержены зубки, и потом продеть их сквозь кость ноги. Или, что также не редко случается, по невозможности иметь помощь от другого, несчастный сам делает всю эту операцию, и с твердостью выдерживает потом трехдневную, строжайшую диету, т. е. буквально не пьет и не ест ни капли, что считается необходимостью в таком случае.

В тяжких работах, как то: при больших переездах на море, или переходах на суше, алеут действует, хотя не быстро и даже мешковато, но целый день, или сказать лучше, до тех пор, пока не выбьется из сил, и, разумеется, без всякого ропота, хотя бы это было не но его воле. Он не поропщет даже и тогда, если, после самых тяжких трудов, должен будет ночевать в мокроте, голодный и без приюта. Я, путешествуя с ними из края в край, имел много случаев видеть в подобных обстоятельствах их спокойное, кроткое и безропотное терпение. Я здесь приведу два примера тому.

В одно время, весной, едучи в западный край моей епархии, я был задержан ветрами на пустом месте, и так долго, что бывшие со мною алеуты, последние два дня, совершенно ничего не могли достать себе для пищи. По этому случаю я принужден был решиться идти пешком в ближайшее селение, до которого, по малой мере, было не менее 25 верст; к тому же я должен был взять все вещи, нужные для отправления моей должности, которые составляли несколько пудов, не менее пуда на каждого человека. В этот-то день, я в первый раз увидел и узнал, как велико терпение алеутов. Дороги совсем не было; крутые горы покрыты были полузамерзшим снегом, по которому не было видно ни малейшего следа; притом же вдруг сделался противный ветер, со снегом и со столь сильными шквалами, что почти останавливал человека. Тягость на плечах, тощий желудок и целый день такого трудного пути: вот обстоятельства, в каких находились тогда алеуты. Но, несмотря на то, они так были спокойны, бодры и даже веселы, что эти трудности для них как будто ничего не значили — тогда, как для меня и двух бывших со мною русских, разумеется, сытых и необремененных, они едва были выносимы.