Творения. Том первый. СЛОВА.

Церковно-общественная жизнь современного Григорию Константинополя представляла поразительную картину. Новый Рим – как тогда называли столицу Восточной Империи, – казалось, был вместилищем богатств и сокровищ всего тогдашнего мира, и жизнь проявлялась здесь во всей своей полноте и разнообразии. Древняя простота и чистота нравов исчезла почти бесследно и сменилась небывалой роскошью и внешним блеском. Изобретение удовольствий разного рода и страсть к ним, казалось, не знали для себя никаких границ. Подобно римлянам, и здесь требовали больше всего «хлеба и зрелищ». Театры, цирки, игры, публичные речи и т. п. составляли насущную потребность всех классов общества. Как все вообще, так, в частности, и религия сделалась предметом забавы и удовольствия. Высокие личности и лучшие христианские чувства выставлялись нередко в театрах и народных собраниях на всеобщее посмеяние.[676] Но, что всего хуже, страсть к публичным зрелищам и удовольствиям искала себе удовлетворения даже в таких священных местах, как христианские храмы, стараясь превратить последние в театры, а церковных проповедников в актеров или публичных ораторов. Блестящие, напыщенные и ласкающие слух речи, любопытное их содержание и театральные приемы церковных ораторов – вот что нравилось тогдашней публике, которая нередко тут же в храме, как бы в театре, выражала свое одобрение ораторам громкими рукоплесканиями. И, к сожалению, между пастырями-проповедниками находилось немало таких, которые заботились не столько об удовлетворении духовных нужд своих пасомых, сколько об угождении вкусу слушателей и приобретении себе их благоволения.[677] Предметы веры, правда, возбуждали к себе всеобщее внимание и живой интерес, но это был интерес не горячего сердца, а холодного, пытливого рассудка. Евангельские практические истины, направленные к преобразованию и обновлению всего внутреннего человека, оставались в стороне и почти без всякого внимания. Вместо них с необычайным интересом и усилиями занимались все, начиная с императора и кончая рабом, некоторыми немногими теоретическими истинами. В то время, по справедливому замечанию Ульмана, «казалось важнее утверждать троичность Божества, чем любить Бога всей душой, признавать единосущие Сына Божия с Отцом, чем подражать Ему в смирении и самоотвержении, защищать Личность Святого Духа, чем приносить дары Духа – любовь, мир и правду».[678] Догматы о Святой Троице, о Сыне Божием и Духе Святом, волновавшие весь тогдашний Восток, всецело овладели умами константинопольского общества, и едва ли где в другом месте догматические движения достигали таких размеров, как в самой столице Востока. Константинополь был полон всякого рода еретиков: там были ариане, евномиане, македониане, аполлинаристы и другие еретики. Все эти еретики, разноглася между собой в своих заблуждениях, были единодушны в борьбе против православных. Наиболее же сильной и опасной для православной Церкви из всех еретических партий была партия арианская, нередко стоявшая под покровительством самих императоров. В продолжение сорокалетнего господства этой партии в Константинополе архиепископская кафедра была почти постоянно занимаема арианскими епископами, все христианские храмы перешли во владение еретиков; наконец, жестокие преследования со стороны ариан, выражавшиеся в ссылке и заточении православных епископов, конфискации церковного и частного имущества, даже умерщвлении наиболее твердых приверженцев Никейского Символа, довели православных до того, что они, по словам Григория Богослова, «составляли уже народ малочисленный», хотя это были души совершенные, драгоценный остаток.[679]

Таково было положение Константинопольской Церкви, когда пал в войне с готами (378 г.) последний покровитель и горячий поборник арианства император Валент. Со вступлением на престол императора Феодосия обстоятельства должны были измениться. Новый император был сторонником Никейского вероопределения, поэтому, весьма естественно, явилась надежда на восстановление угнетенного Православия. Но для восстановления и торжества Православия над всеми еретическими партиями малочисленному православному обществу недоставало человека, который, обладая сильным умом и словом, чистым и ясным пониманием православных догматов и всецелой преданностью Божественной истине, способен бы был мужественно и с полным самоотвержением вести борьбу с врагами православной Церкви. Таким именно был св. Григорий Назианзин, живший в то время в селевкийском уединении, но гремевший своей славой на всем Востоке. На него-то и было обращено внимание константинопольского православного общества в критический момент его жизни: его «приглашали многие и из пастырей, и из овец быть помощником народу, защитником Слову, души безводные, но еще зеленеющие освежить струями благочестия, подлить елея в угасавший светильник веры и разрушить все хитросплетения еретических языков».[680]