Творения. Том первый. СЛОВА.

Хотя этот вероломный поступок Максима и не имел никаких серьезных последствий, так как константинопольская паства, неизменно преданная своему пастырю, изгнала самозванца из Константинополя, известие о нем сильно встревожило св. Григория. Открывшееся лукавство человека, которого он так приблизил к себе, измена самого близкого к нему пресвитера, смущение, произведенное в его Церкви, злорадство и торжество врагов Православия, – все это так тяжело подействовало на него, и без того уже удрученного летами и болезнями, что он принял твердое намерение тайно оставить Константинополь. Но одно – как он говорит – «прощальное слово» к пастве выдало тайну его сердца,[695] и крепко привязанная к нему паства никак не хотела отпустить его от себя. Св. Григорий долго противится ее мольбам не покидать ее, но когда кто-то из толпы сказал: «Ты вместе с собой изводишь и Троицу!», – он соглашается остаться в Константинополе до прибытия сюда некоторых епископов, надеясь в скором времени передать свое бремя другому.[696] Так дорожил Григорий истинным учением о Святой Троице! Впрочем, слабость здоровья, усилившаяся вследствие напряженной его деятельности и тяжелых огорчений, заставила его на время оставить Константинополь, и он выбирает себе уединенное место на морском берегу. Тихая, созерцательная и свободная от всяких трудов и огорчений жизнь здесь возвратила ему то блаженное состояние, какое ему удалось некогда испытать на берегах Ириса и в селевкийской пустыне. Он готов был остаться здесь навсегда. Но заботы о благе возрожденной им Церкви и опасения нападений на нее еретиков или появления каких-либо внутренних в ней нестроений снова побуждают его расстаться с уединением, и он, повинуясь внутреннему своему голосу и голосу друзей, снова спешит в Константинополь.

Своим мудрым управлением и увлекательными проповедями, вполне удовлетворявшими религиозно-догматическим интересам того времени, св. Григорий продолжал расширять и утверждать свою Церковь. Ей недоставало только внешней – правительственной – поддержки, чтобы взять решительный перевес над арианством. Наконец явилась и эта поддержка. Император Феодосий, ставший на сторону Православия еще при самом восшествии на престол, по прибытии в Константинополь (в ноябре 380 г.) принял решительные меры к ослаблению еретиков и торжеству Православной Церкви. Он приближает к себе Григория, часто беседует с ним и под влиянием его советов передает православным сначала храм Софийский, а потом и все прочие храмы, находившиеся в руках ариан. Сам Григорий, по воле императора и по неотступным просьбам народа, принимает на себя звание Константинопольского архиепископа и получает возможность действовать с большей свободой и смелостью, нежели прежде. Злоба врагов его не знала границ. Жизнь святителя снова подвергается опасности, от которой, впрочем, он чудесно спасается.[697] Несмотря на все злоумышления со стороны своих врагов, он действует по отношению к ним в духе величайшей кротости и снисходительности. В интересах религиозных он точно так же избегает принудительных и стеснительных мер: слово, как и прежде, было главным оружием, которым он побеждал своих противников и обращал их к истине. Такой образ действий св. Григория по отношению к противникам Православия как нельзя более способствовал водворению мира и быстрому увеличению константинопольского православного общества.

Столь плодотворной деятельности св. Григория, однако ж, суждено было продолжаться недолго, и Церковь, собранная и устроенная неимоверными усилиями великого труженика, должна была перейти в управление к другому. Избранный на константинопольскую кафедру императором и народом, св. Григорий канонически еще не был утвержден в звании ее архиепископа. Следовательно, вопрос о замещении столичной кафедры достойным кандидатом оставался еще нерешенным. Решение его должно было состояться на Втором Вселенском Соборе, созванном императором (в мае 381 г.) в Константинополе для восстановления церковного мира, нарушенного арианами и македонианами, и устранения некоторых несогласий, возникших между православными Церквами.